Лозунгович писал, в основном, на темы политические, и очень много стихотворений посвятил гражданской войне, не обошедшей стороной ни одну семью в Империи и ни один дом в ней. Симпатии Лозунговича и армия, им поддерживаемая, менялись, судя по стихам, ровно столько же раз, сколько переходила в войне инициатива от одной стороне к другой.
Скользкий тип, понял я. Ненадежный.
На встречу я пришел первым и немного заранее. Заказал чашку чая и принялся ждать…
…в белом шарфе, замысловато намотанном на шею, и элегантном черном пальто к столу направлялся молодой мужчина с комически большими ушами. Он был среднего роста и узкоплеч, но от меня не укрылись его попытки выглядеть выше, шире и значительней. Стараний этих менее внимательный глаз мог, впрочем, и не заметить: грани образа, примеряемого мужчиной, явно оттачивались им давно.
В каждом движении преисполненный достоинства он остановился подле занятого мной столика и спросил:
– Вы от Музы?
– От Музы. А вы – Владимир Алексеевич? Автор великолепных «Белых всадников» и «Красной молнии»?
Уголки губ моего собеседника едва заметно дрогнули. Польщенный он принялся снимать верхнюю одежду, чтобы присоединиться ко мне за столом.
– Многие находят мои произведения конформистскими и противоречащими друг другу. Вы, получается, не из таких? – садясь напротив, спросил Лозунгович. При этом он испытующе сузил глаза и вперил в меня их.
– Сквозь обилие метафор не каждый увидит, насколько внутренне цельно и последовательно ваше творчество. Но я увидел. Поэтому – нет, я не из таких.
Лозунгович улыбнулся и сказал:
– Можно на «ты». Просто Володя.
«Просто Володя» заказал себе соте с куриным филе и грибами и бокал «Шато д'Икем».
Дела у Лозунговича идут неплохо, подумал я, отхлебнув чаю.
– Перейдем к делу. Ты хочешь вступить к нам в клуб, так?
– Не просто хочу, а мечтаю об этом.
– Раньше издавался?
– Нет.
– Позволь ознакомиться с твоими рукописями. Ты же принес их?
Я передал Лозунговичу свой исписанный стихотворениями дневник, который вел до войны, и следующую четверть часа Володя полностью посвятил ему, поэтому сидели мы молча.
Я внимательно следил за погруженным в мои строки метафористом, пытаясь угадать, что он думает. Получалось это слабо: мускулы на гладкой физиономии Лозунговича упорно хранили недвижность, лишая меня возможности толковать его мимику. Шевелились только лопухообразные Володины уши, но, как я понял, они в принципе живут сами по себе, и не являются выразителем мыслей хозяина.
И все же одно можно было сказать с уверенностью: Володя отнесся к прочтению моих стихов ответственно, и это приятно удивило, поскольку, идя в кафе, я ожидал от Лозунговича формализма, граничащего с брезгливостью, но никак не вовлеченности.
Видимо, Муза была крайне убедительна, когда рекомендовала меня. Ну и мой комплимент творчеству