Зыменову, все, что думаю о его писанине. В частности, назвал рукопись пасквильной и лживой.
– Единственная зримая для вас ложь, которая имеется в этом купе, – отвечал специалист по гриму и гадливой прозе, – напечатана в газете. В статье про самоубийства написано, что их с начала месяца в Городе зафиксировано девяносто восемь. Но сразу после того, как вы покинули купе господина Нестреляева, его навестил я, и мы условились, что их на самом деле девяносто девять. И, кстати, в Город мы только что въехали.
Сразу после этих слов в соседнем купе раздался выстрел. Потом чьи-то каблуки быстро отстучали несколько шагов. Затем я услышал, как открывается дверь соседнего купе. И высокий женский крик.
Будучи потрясен, я позабыл о Зыменове и его пророческих словах, но вскочил и ринулся в купе Нестреляева, предполагая худшее. Одновременно со мной из других купе вышли и остальные пассажиры. Испугано таращась в сторону, откуда ранее донесся выстрел, они пока не решались приблизиться и лично увидеть, в чем дело.
Поэтому сначала рядом с проводницей и трупом Григория Нестреляева оказался только я.
Нестреляев наполовину сидел, а наполовину лежал на левом боку. В правой руке он сжимал наган, а в виске алело пулевое отверстие. К стене красно-черной кляксой прилипли вышибленные мозги.
– Зачем же он так? Ведь молодой совсем, и убился, – горевала проводница.
И тут я вспомнил Зыменова.
– Его довели, – тихо бросил я и обернулся в намерении задержать специалиста по гриму, гадливой прозе и суициду, пока он еще в моем купе.
Но позади меня уже собралась толпа зевак. Я старался протиснуться через них, вежливо просил, настойчиво требовал и даже толкался, но они как будто не замечали меня.
А над их головами, словно буек по волнам тревожного моря, уплывала к выходу оттененная цилиндром, зловещая физиономия Зыменова. И, кажется, улыбалась…
…но прибывшие в вагон полицейские сказали, что такой статьи как «доведение до самоубийства» в уголовном кодексе Империи нет»…
…и все же Поэт, несмотря на видимые старания, не мог подробно воспроизвести внешность Зыменова, уверяя, будто она настолько невнятна, что забывается практически мгновенно. Однако представало совершенно ясным, что специалист по гриму выделяется ростом, раз, двигаясь в толпе, возвышался над самым высоким из пассажиров на целую голову. А еще, вероятно, у него голубые глаза.
Но кое-какой карандашный набросок, основанный на куцых описаниях, я, разумеется, все же сделал. И немедленно предъявил Поэту.
– А знаете, похож, – оценил он.
Я усмехнулся и спросил чем именно. Ведь ни одной отчетливой детали лица (кроме «вспыхнувшего голубого пламени глаз») или же фигуры (за исключением роста) в воспоминаниях Поэта о его загадочном знакомом не сохранилось, а значит, не было и на наброске.
– Производимым впечатлением.