между колен. Ни за что!
– Я сама.
– Не блажи, свалишься!
Потом невыносимо сдавило горло, потемнело в глазах. Обстановка прояснилась, только когда воздуха стало хватать. Она закашлялась, держась за горло. Но, к удивлению, уже стояла на пристани, согнувшись и пошатываясь. Сар плотно сгреб одежду на спине, держал на всякий случай. Ощущалась его хватка. Так, наверное, врагов с седла стаскивают. Решительно и безжалостно. Как ее с этой лодки, за шкирку.
А что с него взять? Ископаемое. Хорошо хоть не сломал ничего. Она дернулась, повела плечами.
– Да отпусти! Говорю, сама бы выбралась.
– Угу…
Обстановка, меж тем, была интересная. Пристань. Конструкции незамысловатой – несколько толстых бревен основания и широкие доски поверх. Далеко в воду уходит. Видно, временами причаливают лодки покрупней.
Путь к берегу оформлен не без изящества. На толстых сероватых досках – насечка. Точнее резьба. Сложная, богатая. Коловраты цепочкой к самой траве. То ли обереги, то ли для того, чтобы сырое дерево не скользило. И запах… Чужого жилья, чужой жизни…
Так вот и начнешь сочувствовать детям. Их все тянут, торопят. А они в шоке от всего навалившегося, что надо понять и рассмотреть. Подавлены и очарованы. С распахнутыми глазами, с низменным пальцем во рту…
– Эй! Шевелись уже!
Сар успел обвеситься и торбой, и этюдником. Стоял у входа на пристань. Минута – и исчез за развесистым кустом. Тропа вела вглубь леса, виляя между деревьями и крупными камнями.
Сар. Мета девятая
Прийти он должен скоро. Зван и придет. Рыжий этот зверь. Не прост, не сложен – обыкновенный. Без всяких там жреческих сиддх.
Каким-то образом ухитрился он подарить то, чего не дождешься от всех этих высоколобых мудрецов. Простоту и искренность чувства. Себя, без стеснения и остатка. Ничего не боясь и не требуя взамен…
Не было учительской аскезой, как у Глама, не было ящерским вообще непонятно чем, как у Варты. Просто хотел быть рядом. Карма. Какая-то древняя и неведомая.
Боги знают, из чего она возникает, дружба. Это чудо из чудес, и хорошо, если хотя бы один такой дар есть в твоей жизни. Неоценим… Понять дает, сколь иная это вселенная – другой.
Для Хади почти неразличимы звуки. Будто глохнешь, когда попадаешь к нему внутрь. Зато немыслимо тонкими яркими оттенками загорается все сущее. Это даже больно – так видеть. Так остро ощущать прикосновения. Будто содрали кожу. Чувствуются тысячи толчков и шероховатостей, какой-то таинственный внутренний стук и скрип, искры, пробегающие по миллионам каналов…
Страх и восторг, как в детстве! И не поймешь, как можно так жить, видеть мир таким странным, с невозможной, непредставимой точки.
Хади рождал образы. Думал образами. Они обступали его, как живые. Порой неразличимо – тонкое это или плотное, столь объемно и полновесно все. Будто живые люди, звери, боги, во всей тонкости и сложности своего бытия. Словно на людях всегда, и не спрятаться, даже во сне. Всюду лики,