в райцентре кафе, накормил его там до отвала мороженым «эскимо», а на обратном пути зашёл в посудный магазин и купил чайное блюдце с голубой каёмкой.
– Вот, сынок, дарю тебе на память о дяде Остапе. Оно принесёт тебе счастье! – с убеждением в голосе сказал он и сунул блюдце младшему Балаганову. – К сожалению, ключ от квартиры, где деньги лежат, я давно потерял и подарить его не могу.
Странный был дядька и странный подарок! И почему отец называл его Командором, если он работал то ли в Ростове, то ли в Черноморске управдомом? О счастье всё время говорил и отец, только у него это понятие сводилось к двум вещам: быть сытым и одетым. Если исходить из этих критериев, то отец, кажется, был счастливым человеком.
Гость пожил у Балагановых не долго – дня два или три. По вечерам он сидел с отцом на кухне, и, положив нога на ногу, в больших количествах пил водку с пивом, о чём-то громко рассказывал, спорил и заразительно смеялся. До слуха Остапчика долетали слова «отец русской демократии», «корейка» (ага, сало, значит), “ стульный гарнитур» (что бы это значило?), «Черноморск», «антилопа Гну», «рога», «копыта» и многое другое – тоже весьма экзотическое.
На третий день гость загрустил, долго слонялся по квартире и, наконец, сказал отцу: «Нет, Шура, здесь не Рио-де-Жанейро». Отец сразу понял, о чём идёт речь, расстроился и стал упрашивать друга остаться ещё на пару деньков, но тот был непреклонен. Сухо попрощавшись, гость спешно уехал.
Больше Остапчик его никогда не видел, но запомнил крепко.
Отец уже ушёл из этого мира, прожив на пенсии всего каких-то пять или шесть лет. На похороны его друг то ли из Ростова, то ли из Черноморска не приехал и на посланную по этому поводу телеграмму не ответил. Может быть, и сам уже к тому времени покоился на каком-нибудь кладбище?
А блюдце с голубой каёмкой сохранилось. Балаганов привёз его с собой в Москву, и теперь оно стоит в буфете рядом с ленинградским сервизом. Иногда он берёт это незатейливое фарфоровое изделие в руки, в который раз изучает незамысловатый узор, вспоминает слова то ли ростовского, то ли черноморского дяди о счастье, которое оно должно ему принести и… кладёт на место. Счастлив ли он? О да, вполне! У него отличная, настоящая мужская работа, жена, дочка, квартира в Черёмушках – чего ещё от жизни требовать? Был бы жив отец, он бы тоже порадовался. Сам-то Балаганов-старший кончил свою служебную карьеру слесарем на заводе. Нет, он был там в почёте и в целом на жизнь не жаловался, но всё-таки всегда хотел, чтобы Остапчик стал представителем умственного труда – как его незабвенный то ли ростовский, то ли черноморский приятель. И он им стал. Куда же умственней можно придумать занятие, чем охоту на иностранных шпионов?
…Остап Балаганов только что вернулся от начальника отдела Безенчука, сел за стол, заваленный делами и устало облокотился на стол.
– Ну что, Остап, обменялся мнениями