тупо уставился в одну точку на стене. Так он просидел минут пять, пока не услышал, как Юный кашлянул в его сторону.
– Ну чо, получается?
Рыбис как будто пропустил мимо ушей этот вопрос, устало выдохнул и повернулся к другу:
– На Пачева, возле бани, есть пожарка. Знаешь?
– Ну, – кивнул Юный.
– А за пожаркой, сзади, раньше был барак. Да и не барак, а сарай какой-то. Мы с паханом там жили. Вдвоем. Когда мать от нас ушла – я не помню. Утюг с собой унесла. Это я помню.
– Вот тварь! – определил Юный.
– Не говори так. Ты ее не знаешь.
– А ты чо, знаешь?
– Нет. Вот поэтому и ты не говори.
– Ну, извини, – Юный немного смутился и от этого полез ковыряться в носу.
– В том бараке было всего одно окно. По центру. А сортира и умывальника вообще не было. В сортир мы ходили в пожарку. Там и умывались. Вместе с пожарниками.
Рыбис уронил голову на тумбочку. Говорить было трудно. Он плохо, прерывисто дышал. Левая рука его, лежащая на колене, все время подергивалась, как у паралитика. Скоро он снова поднял голову и заговорил, глядя в сторону:
– Пахан бухал по-черному. Все пропивал… Пропил даже занавеску с окна. А знаешь, как плохо без занавески? Окно без занавески – это как глаз без ресниц, это как…
– Человек без трусов, – быстро подсказал Юный.
– Да. И всем сразу видно, что у нас ничего нет. Даже пожрать. Сколько себя помню, всегда искал, где бы чего-нибудь пожрать? А вещи?
– Что вещи? – не понял Юный.
В этот момент он разделывался с большой козюлей, только что вытащенной из носа.
– У меня никогда не было новых вещей, Юный. Ты только приколись, никогда!
– Как это? – удивился Юный. – А бутылка? Каждый раз брали новую бутылку.
– Бутылка это не вещь.
– Нет, Рыбис, здесь ты не прав. Бутылка – это все!
Юный даже поднял вверх указательный палец и сам привстал со стула, чтобы подтвердить значимость своего определения.
– Но ее не наденешь не тело, как новую рубашку, – разочарованно произнес Рыбис.
– Ты, какая разница, в чем ходить?
– Нет, Юный, ты не понимаешь. Мой пахан никогда не покупал мне новой одежды. Если он приносил мне рубашку, то всегда какую-нибудь старую и обязательно с дыркой. А если штаны, то тоже ношеные и всегда короткие. Носки – наоборот, на три размера больше, взрослые. Про ботинки я и не говорю, все время хавать хотели, как и я. Черт знает, где он брал всё это барахло? Я и до сих пор не знаю. И вот, бывало, собираешься в школу, оденешься, а потом смотришь – а пятки от носков у тебя на щиколотке. И еще на ботинки свисают. И все это видно, потому что брюки короткие. И на рубашке дырка от папиросы, прямо где пупок. Ну и как после этого в школу идти, а? – Рыбис горько усмехнулся, покачал головой и продолжил: – Другие пацаны приходили в школу в белых рубашках. Наглаженные, и брюки со стрелками. А мои рубашки все какие-то серые были. Я их сам стирал. Без мыла. И гладить их нечем было. А еще знаешь, Юный, в нашем бараке