живут, переходя из рук в руки иностранцев. А их мужчины – самые последние нищие, – думал Санки. – Это их страна виновата – в том, что заставила своих людей заниматься проституцией и нищенством».
«Не легче ли жить под пятой у других народов и просить милостыню у них, чем жить в ежовых рукавицах на родине и попрошайничать среди своих? – размышлял Санки. – Раз так, то и нечего сочувствовать этим русским».
И тут Санки задумался: а он и о-Суги причиняли ли кому-нибудь зло? Внезапно он вспомнил своего начальника: ведь это тот человек, которого Санки ненавидит. Он уж было забыл о том, что здесь, в Китае, ненависть к начальству равносильна ненависти к родине. И вот, в удел японцам, отринувшим родину и обитающим в Шанхае, тоже не досталось ничего, кроме нищенства и проституции.
10
Когда на Санки подействовало лаоцзю[16], больше половины блюд было уже съедено. На столе оставались нетронутыми мягкие губы восточной форели и похожие на уши грибы кикурагэ. Выпотрошенная утка, свиные почки, мышата в меду, к жареным яблокам суп с нефелиумом[17], свежий краб и дальневосточный морской гребешок.
Санки воткнул палочки из слоновой кости в затуманенный глаз утки, зеленый, как нефрит, и тихим голосом затянул японскую песню.
– Ну что, о-Суги, пой! Стесняешься? Что, хочешь уйти? Не валяй дурака. Не валяй…
Санки, притянув к себе о-Суги, хотел опереться локтем на ее колено. Но тот соскользнул, и подбородок ударился о ноги девушки. Краснея, она поддерживала голову Санки, готовую упасть на ее мелко дрожащие колени.
В кастрюльке, похожей на ночной горшок, принесенной невзрачным официантом, плавали, испуская пар, крупно порубленные плавники акулы. Поднявшись, Санки ухватился за перила и посмотрел вниз на улицу. Среди толпы в коляске рикши покачивалась гейша, на перекрещенные носы ее вышитых маленьких туфелек падал синий свет. Затмевая рекламные вывески, драгоценные камни ее ожерелья сверкали, как рыбья чешуя.
Выйдя из ресторана, Санки и о-Суги пошли пешком. Обычно у входа в переулок его хлопала по плечу проститутка, так произошло и на этот раз:
– Эй, заходи!
– Нет, я не один. – Теперь Санки кивнул на о-Суги, идущую позади него.
Он вдруг подумал: что, если и о-Суги так же встанет у входа в переулок? А он, став нищим, усядется посреди дороги. Но он не испытал особого огорчения. Санки вел девушку за руку, его ноги заплетались, и время от времени он чуть не повисал у нее на плече.
– Эй, о-Суги. Уже завтра я могу стать нищим. Что ты будешь делать, если я стану нищим?
Девушка слегка улыбалась в ответ, продолжая его поддерживать. Они прошли мимо индийца-полицейского с винтовкой за плечом, тот пристально посмотрел в лицо о-Суги. Сидящие кружком на корточках раздетые по пояс рикши с вытянутыми, изрытыми оспой лицами внимательно рассматривали медяки. Листья стрелолиста, подсвеченные ярко-красным, были свалены на дороге возле закопченного фонаря, испускающего маслянистый дым. Неожиданно