выключателем, но свет не загорелся сразу – только после короткого всполоха, как при разряде статического электричества. Лампы замерцали, запоздало оживая.
Первое, что Малек заметил – книгу. Та самая. Из шкафа. Она лежала на его столе. Не открытая, но сдвинутая со своего места – чуть-чуть, всего на пару сантиметров. Этого хватило, чтобы понять: её трогали.
Он медленно подошёл к столу, провёл пальцем по обложке. Книга была тёплой. Не от солнца – солнце сюда давно не заглядывало. Это было другое тепло. Человеческое, или… не совсем человеческое.
Малек сел, положил перед собой папку Виктории и книгу. Они лежали рядом, как две улики, ведущие к одному и тому же дому.
На его чашке кофе – та, что он оставил утром – тоже остался след. Чужой палец, чуть влажный, с жирным ободком. Малек не стал стирать, а завернул чашку в пакет. Затем – проверил ящики стола. Все закрыты.
Он включил диктофон на телефоне снова – тот самый, который записывал звуки переулка. Запись крутилась, сначала – только его голос, потом тишина, потом звук шагов. Он знал, что ответов сразу не будет. С такими делами всегда так: сначала тени, потом следы, потом только куски правды, как черви в земле. И лишь потом – сама правда, но к тому моменту она уже становится не нужна.
Малек налил себе чая, сел обратно, включил настольную лампу, и тёплый свет залил стол, как сцена театра. Две вещи ждали его внимания – папка Виктории и книга.
Сначала папка. Перевернул первую страницу, потом вторую. Всё, что он видел раньше, было на месте. Но сейчас, ночью, эти страницы выглядели по-другому. Как если бы днём они были просто бумагой, а ночью – стали свидетельством преступления, которого никто не хотел называть.
Формальные записи: «пограничное расстройство», «истерические эпизоды», «попытка побега». Малек скользил взглядом, не вчитываясь.
Потом – свидетельства. Чистые, гладкие, вылизанные до фальши. «Говорила о голосах». «Читала по ночам». «Видела то, чего не было». Всё это звучало слишком аккуратно. Малек видел такие показания раньше – их пишут не врачи, а люди, которым сказали, как надо писать.
Он закрыл папку, отложил её в сторону.
Всё это – только пыль. Настоящее – там, в заброшенном доме, где когда-то молились те, кто создал эту девочку такой. Он вспомнил запах дома – сырость, гнилое дерево, следы ладоней на стенах. Там был страх – не абстрактный, а физический, впитавшийся в штукатурку. Страх, который живёт дольше, чем люди, и выживает даже тогда, когда дом пуст.
Малек посмотрел на книгу. Эта книга – совсем другое. Это не личная история. Это не про Викторию. Это про всех сразу. Книга Апокалипсиса – не просто текст, а форма, которая ждёт, пока кто-то её заполнит. Никто не смог её прочитать – у них не было ключа, не было кода. Но они верили, что если просто владеть ею – это уже даст власть. Власть без смысла, как корона без народа.
И всё же кто-то пришёл сюда. Кто-то знал, где она лежит. Кто-то тронул её, но не решился забрать. Значит, боятся. Значит, понимают, что просто держать книгу – не то же самое, что ею владеть.
Малек