мы станем прозрачными.»
Он знал эту фразу. Когда-то, давно, в другой жизни, он читал её в истории одного пациента – девочки из психиатрической клиники, где он работал, когда только начинал. Девочки, которая говорила, что стены могут дышать.
– Вот это – плохо, – сказал Малек, показывая Лебедовой.
– Что именно?
– Эта фраза. Её писали в трёх разных местах, в трёх разных десятилетиях, и всегда – в местах, где потом исчезали люди.
Лебедова присвистнула.
– Слушай, я тебя, конечно, люблю, но давай договоримся – если тут вылезет призрак, я увольняюсь.
– Сначала найдём дневник, – сказал Малек. – Потом будем бояться.
Они пошли дальше – коридоры, комнаты, лестницы. Дом был не просто пуст – он был вычищен, как вычёсывают шерсть из старой собаки. Ничего лишнего, кроме пыли и тишины. Но в одной из комнат – на полу, прямо в центре – лежал дневник.
– Вот и то что мы искали, специально для нас, – Лебедова присела, коснулась обложки.
– Слишком просто, – сказал Малек. – Такое не оставляют случайно. Но слишком уж легко мы нашли их сообщение.
– Может, его оставил для тебя тот кто ценит твое время. – Лебедова подняла дневник, полистала страницы. – Кто-то знал, что ты придёшь.
– Не верь тому, что написано внутри, а лучше не открывай – сказал Малек. – Это главное правило старых сект. Они пишут дневники так, чтобы те, кто их найдёт, сошли с ума.
– Ты такой весёлый. – Лебедова сунула дневник ему в руки. – Читай тогда ты.
Малек сел на пол, спиной к стене, открыл первую страницу. Почерк детский, буквы пляшут, строки уползают наискось.
«Я не понимаю, почему мы молимся Астрее. Она не похожа на ангела. Наставница говорит, что это новая святая. Но её глаза – как зеркала.»
Малек перевернул страницу. Лебедова зажгла вторую сигарету, ходила кругами по комнате.
«Мы не должны смотреть в зеркала после службы. Зеркала – это двери. В них видно то, что не надо видеть.»
– Астрея – богиня справедливости, – сказал Малек. – Но в этой секте они превратили её в стража. В живое зеркало. Она смотрит на тебя, а ты – на себя. И чем больше ты видишь себя, тем прозрачнее становишься.
– Бред, – сказала Лебедова. – Какой-то народный фольклор для психов.
– Конечно, – Малек перевернул страницу. – А знаешь, что самое страшное в фольклоре?
– Что?
– Его придумывают те, кто уже ничего не боится.
В переплёте дневника что-то хрустнуло. Малек аккуратно разорвал ткань и достал несколько осколков зеркала. Острые, с засохшими следами пальцев – будто кто-то держал их слишком сильно, порезался, но не выпустил.
– Ты серьёзно собираешься это забирать? – Лебедова посмотрела на него, как на сумасшедшего.
– Конечно, – сказал Малек. – Я люблю сувениры.
Они вышли из комнаты. Дом не стал тише. Он стал слушать. Это было почти слышно – как если бы стены задержали дыхание.
– Нам пора, – сказал Малек. – Пока он нас не запомнил.
Они