опастью сидел страшный человек-зверь – Сфинкс. Он задавал прохожим загадку: какое животное утром ходит на четырёх ногах, днём – на двух, вечером – на трёх? Недогадливых Сфинкс убивал. Нашёлся прохожий с ответом: это животное – человек, и Сфинксу пришлось самому броситься в пропасть, и дорога стала свободной. Не на счастье разгадчику, лучше было б ему быть растерзанным Сфинксом. Древние боги с него взыскали по-божески, бесчеловечно, и ужаснулся он собственной мудрости. Ни к чему человеку знать слишком много, незнание лучше знания.
В сфинксовой пропасти вечно темно. В эллинских долинах лежат густые тени от эллинских гор. Солнце, не так долго помедлив после полудня, падает на возвышенья, даря вместо дня длинные сумерки и раннюю ночь. Там не загадаешь, сколько будет от востока до запада, сколько от полудня до полуночи. И так видно: от горы до горы либо от горы до берега моря. Тесно.
Русская земля другая. Для неё та загадка и годится. Непостижимый купол небес солнце обходит за день да за ночь. Вот тебе мера, вот и отгадка.
Ключи, ручейки, ручьи, речки, реки. Озёра проточные или закрытые для выхода воды – будто глаза земли. Болота, болотца, повсюду богатства водные, и от того её на русской земле не ценят: не с чем сравнить.
Камня мало, зато леса много. Где посуше, там сосновое краснолесье. Ель любит жить по глинам. Лиственное дерево, предпочитая жирные почвы, приживается всюду. Леса заступают русскую землю, заставляют её стенами и таят в себе загадки мрачнее и древнее эллинских.
(«Русь Великая» – Валентин Иванов)
Именно там, где княжат владыки, не чуждающиеся иноречья, где переводчики слов – предатели, а переводчики мысли и смысла – друзья, – на русской земле родились герои нашего эпоса. Где на неведомых дорожках дубрав и зеркальных гладях, видений полных, русский дух и Русью пахнет, кот-учёный написал пером этот сказ. Историю о годе, когда явилась пред человеком новая загадка: а сколько времени от лета до зимы и от осени до весны? Повесть эта и о том, почему в год тот люди загрезили о весне, и о чём мечтала сама весна.
ПРОЛОГ
«Когда тёплое лето потешное
Возьмёт в жёны метелицу снежную,
Сгустятся над матушкой-Русью цветущей
Холод колючий да тьма-тьмущая…»
(Забытое муромское предание).
Смерть ждала её. И возрождение смерти следовало. Замкнулись друг на друге времена года, а потому в пробуждении своём, даже последнем, великой Руси музыка слышалась.
Утренний лес проснулся с птицами: свистящими напевами синиц, басом ворон и перкуссией в исполнении дятлов. Ветерок играл в ветвях берёз, наряженных золотом, и в кронах клёнов и осин, переодевшихся в красные кафтаны. Шорохи листьев и скрипы стволов вливались в симфонию осени. Дополняли её и зверьки, карабкающиеся по сухой коре и шныряющие в оплетённых паутиной кустах.
Бледно-жёлтые лучи солнца рассекали молочную гладь неба и робко спускались в чащу, тонули в ней и рождали тени. А те, величественные и прохладные, укрывали тропы и опушки.
Наслаждаясь мелодией природы, дед Демьян и малец Еремей с плетёными корзинами в руках направлялись по ягоды да по грибы. Брусника и костяника прятались на кустах вдоль полянок. А дальше, за Медвежьим ручьём, начинался сосновый бор. Он всё ещё был богат зеленушкой, припорошенной опавшими иголками, и маслятами на опушках. А за корявыми пнями его, если удача улыбнётся, может найтись семейство белых грибов или вёшек.
Земля ещё была влажна от позавчерашнего дождя, и ароматы древесных смол, перегноя и мха, прибитые давеча стихией, теперь в полной мере раскрывались в воздухе.
Лепота и благоприятная погода. Однако и дед Демьян, и Еремей надели поверх своих льняных свиток длинные шерстяные армяки с капюшонами, а на ноги кожаные туфли.
«Уже грудень настал, ноябрь, по-новому. Негоже мёрзнуть», – решил Демьян, собираясь с внуком в лес.
– Гляди, деда, снежинка! – Еремей закружился на месте от радости, преградив узкую тропу.
Дед Демьян остановился, посмотрел на пушинку, принятую мальчонкой за предвестницу первого снега.
«Комары ещё докучают, примета говорит сама за себя, рано быть зиме».
– Не спеши, Еремей, придёт ещё и мороз, и стужа, – потрепал по плечу внука Демьян.
– А медведи, деда, медведи как же? Разве не спят ещё?
Переходя широкий ручей по стволу упавшего здесь когда-то могучего дуба, Демьян посмотрел на север, в сторону его истока, прислушался к ветру, журчанью воды:
– Спят, уже. Спят.
– А Леший, деда, Леший тоже спит? – Еремей вприпрыжку пересёк ручей и подбежал к засыхающему кустику. Мальчонка нашёл костянику и принялся собирать в корзину ярко-оранжевые пятиплодики. – Ну, так что, деда, Леший-то что?
– Спит, уже. И Леший уже спит.
Полнился край муромский суевериями и легендами. Седые старухи неустанно пугали