Акутагавы, Басё, японских трёхстиший хокку, «Японская новелла 1960-1970», а также романы Гомикавы Дзюмпэя, Абэ Кобо, Кавабаты Ясунари, Оэ Кэндзабуро, Нацумэ Сосэки и других авторов. И, конечно же, хонкаку (детективы) Мацумото Сайтё, Моримура Сэйити.
А началось всё с Постановления Комиссии ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международных партийных связей «О приглашении в Советский Союз прогрессивных японских философов», которое вышло 15 августа 1958 года. В ноябре появилась Записка в ЦК КПСС Президиума АН СССР, что в Советский Союз готовы приехать философы К. Янагида, Е. Кодзаи, С. Масита и М. Ои. Действительно, в СССР вскоре приехала делегация японских философов-марксистов, во главе с Янагида Кэндзюро, члены которой рассказали, как они после впечатляющих побед советского народа семимильными шагами пошли от идеализма к материализму.
Впрочем, это уже другая история.
В 1962 году на советских киноэкранах с большим успехом прошёл фильм Марка Донского «Здравствуйте, дети!», в центре которого была судьба японской девочки Инэко, жертвы атомной бомбардировки. Она со сверстниками из многих стран отдыхает в пионерском лагере «Артек», где ей помогают излечиться не только специалисты-врачи, но и товарищи по лагерю, которые делают для Инэко бумажных журавликов и ищут «траву жизни». В основу фильма положена история Садако Сасаки, хибакуся (жертва атомной бомбардировки) из Хиросимы, которая умерла в юном возрасте от лейкемии. В 1966 году с таким же большим успехом у нас демонстрировался фильм совместного советско-японского производства «Маленький беглец», где сыграл Юрий Никулин. Трогательная история японского мальчика вызвала большой отклик зрителей и, конечно же, тоже активно сработала на положительный имидж Японии.
Именно в эти годы началось увлечение всем японским – от гравюр до нэцкэ и от литературы до боевых искусств.
Я тоже подпал под дикое очарование японской культуры. Решил воспитать себя на самурайских традициях. Требовалось немного: неприхотливость и самодисциплина. С неприхотливостью всё было в порядке – работая с младых ногтей в газете, нередко между ранним завтраком и поздним ужином я ничего не успевал проглотить. С остальным, то есть с самодисциплиной, сразу появились сложности: работа в газете оставляет мало времени для глупостей. Так я и не стал самураем.
Не стал я и знатоком японской письменности, хотя пытался учить язык. Сложно на бегу, без систематических и длительных занятий, выучить знаки трёх систем японского письма. Попробуйте с ходу прочитать один и тот же текст в современном русском письме, на кириллице XV века и на глаголице. А ведь у японцев всё ещё сложнее: одновременно, в одном тексте, они могут использовать иероглифы китайского происхождения и две собственных слоговых азбуки – катакана и хирогана. Японская лексика, не имеющая корней в привычных мне языках, плохо поддавалась запоминанию. Один и тот же предмет у японцев мог называться по-разному, в зависимости от контекста. Не собираясь в японоведы, я понял, что нелепо