особого значения. А напрасно. Не знаю, может, это проявление «эффекта бабочки», но каждое действие, совершенное мною в прошлом, привело к какому-то определенному событию в настоящем. Какой бы путь я в детстве ни выбирал, тот выбор неведомым образом влиял на мое будущее. По сути, я закладывал прочный фундамент, на котором строились все мои решения вплоть до самой кульминации – антверпенского подземного хранилища.
Моя личность – это сплав подавленных инстинктов, а также целый набор сломленных жизнью типажей, устаревших гороскопов и мифических неудач. Инстинкты заражены радиацией, а ядро рассеяно по всему дырявому подсознанию. Но в какой-то момент все вдруг прояснилось. Я ампутировал ложные личины, обрезал сломанные побеги, зачистил наждачной бумагой неровности – и стал самим собой. Каждая частичка моего прошлого внесла свой вклад в эту работу. Необходимое усилие, которого многие избегают. Куда легче вообще не пытаться найти себя, ведь это может плохо кончиться. Куда проще не раскидывать мозгами, а попросту прикрыть дефекты и нестыковки простынкой и жить как живется.
Пяти лет маловато, чтобы начать хоть немного разбираться в жизни. Я всего боюсь. Отец меня не понимает, более того, ничегошеньки обо мне не знает, я же с ним не разговариваю. Вернее, это он со мной не разговаривает. С мамой отношения тоже прохладные – в конце концов, я ведь вырос с дедом, он мне вместо отца. Характеры у родителей – лед и пламень. Отец – молчаливый и холодный, как асбестовая плита. Мама – восторженная и переменчивая, как флюгер на ветру. Она ничего не боится, а вот его я так и не раскусил: думаю, слабости свои он скрывает, как и другие люди. Мама забеременела мной в шестнадцать, никогда нигде не училась, всегда была домохозяйкой. Отец – испольщик у местного графа, ухаживает за лозой, за скотиной. Чтобы расквитаться с долгами и арендной платой, пропадает в полях от зари до поздней ночи, и я его почти не вижу.
Когда мы переезжаем в Турин, он находит новую работу: водит автовоз – двухэтажный грузовик, груженный «фиатами», уходит в шесть утра и возвращается в десять вечера. Я этому не рад, ведь его проклятое молчание сильно осложняет мою юность. Хочется проводить вместе больше времени, разговаривать, играть.
Тем не менее на каком-то этапе своего детства я понял, что некоторые виды страдания могут приносить пользу. Боль предшествует возникновению куда более сильной эмоции – жажды отмщения. С этого ключевого момента для меня все и началось, сформировалась первая из десяти моих личных заповедей: никогда не лги себе.
Почему все изменилось
1957 год
Может, это случилось потому, что я хотел счастья для всех. Или потому, что таким, как я, закон не указ. Или просто потому, что это должно было случиться. Мне пять лет, и, похоже, стоит рассказать, как я в таком возрасте ухитрился заполучить кучу денег.
Я, как обычно, выхожу из дома поиграть. В этот час на улице никого, только кошки и пыль, жара такая,