врать? Наверное, он хочет защитить меня от этого высасывающего жизнь чудовища за дверью.
Каждое утро все повторяется заново. Больше всего меня удивляет то, что Па делает в ванной. Я слежу за ним от двери и вижу, как он плещет водой себе в лицо: раз, другой, третий. Упорствует, но, похоже, никакой воды не хватит, чтобы смыть сон и усталость. Обычно Па долго смотрится в зеркало, ищет что-то, головой вправо-влево крутит. Внимательно изучает лицо, будто пытается понять, в самом ли деле это он. И временами, похоже, не узнаёт собственных черт. Потом проводит ладонью по лицу раза три-четыре. Я убеждаю себя, мол, это он так проверяет, что не обознался, что это взаправду его тело, а не какой-то нелепый сон. Потом спешит на кухню сварить кофе, и начинается вечная тарантелла: он уходит и возвращается, снова и снова, каждый божий день, «еды домой раздобыть».
Вот бы мне стать Вором Времени, из тех, про кого рассказывал дед, красть потерянные отцом часы, а после аккуратно сложить стопочкой и одним махом вернуть их ему. И тогда Па мог бы воспользоваться этим временем как заблагорассудится и все до последней секундочки провел бы со мной – вот честное слово!
Когда я немного подрос, лет в семь я наконец понял. Па – издольщик, и жалованье ему не платят. В Палермо он работал на графа, в Модене – на графиню: считай, само по себе редкая привилегия, неужто хозяин еще доплачивать станет? И уж точно не банкнотами. Платят натурой: жильем да что земля родит. Па надрывается, я тоже помогаю – за скотиной ходить, сеять, урожай собирать, воду носить – всякое такое. Правда, не больно-то много от меня пользы, устаю сразу, больше часа работать не могу. А вечером вижу – отец только сильнее вымотался. И так день за днем, год за годом, все хуже и хуже.
Не хочу слишком затягивать, я ведь не один такой. В те годы многим бывало непросто, и у меня наверняка иногда выдавались хорошие деньки. Но кое-что я не забыл: как мы со всем этим пинг-понгом между аристократами в итоге оказались в Модене. И как меня, еще совсем ребенка, в один прекрасный момент определили спать в комнате восьмидесятилетней графини.
Комната была абсолютно белой. Кровать под балдахином, плотные шторы, подвязанные, как занавес в заброшенном театре. Воняющие подмышками кресла с потеками мочи. Тучная, пышнозадая и, вероятно, страдающая болезнью Альцгеймера графиня с первого взгляда вызывает почтение, но от ряби морщин на ее лице я прихожу в ужас. Она оборачивается, смотрит на меня в упор и называет Карло. Постоянно всех принимает за покойного мужа. Мне восемь, я здесь уже год, но по-прежнему не могу привыкнуть. Проклятье какое-то. Говорить графиня почти не может, только бормочет, глотая согласные. А как что скажет, так лучше б молчала.
У меня одна задача: я должен приглядывать за ней с вечера до утра. Это часть договора между сыном графини и моим отцом, соглашения об испольщине, включающего и сиделку, то есть меня. За ночь она будит меня десятки раз, пока голова не начинает раскалываться так, что спать не можешь.