ее жизни. Зарплату, которую она с трудом зарабатывала, изнурительно убирая офисы и дома, он забирал почти полностью. Он оставлял лишь скудную, унизительную сумму на еду, самые необходимые вещи и проезд, словно милостыню, брошенную нищенке.
"Я лучше знаю, как распорядиться деньгами, – цедил он сквозь зубы, сжимая в руке ее зарплатную карту, – Знаю я вас, баб… шмоточницы! Только и умеете, что тряпки покупать да по салонам шастать. Из-за этого и меркантильными становитесь. Вам лишь бы мужика с толстым кошельком найти, чтобы штаны протирал да ваши прихоти исполнял."
Она чувствовала себя куклой, марионеткой, чьи нити крепко сжимал в своей руке жестокий кукловод. Ее воля была сломлена, ее дух подавлен. Она разучилась мечтать, разучилась радоваться, разучилась быть собой. В ее глазах поселился страх, а на губах застыла горькая улыбка смирения.
Иногда, в редкие минуты одиночества, когда его не было рядом, в ее душе рождалась слабая искра надежды. Она представляла себе другую жизнь, полную свободы и счастья. Но эти мечты были мимолетны, как бабочки, пойманные в сеть.
И Варя, опустошенная и подавленная, не смела возразить, не смела перечить его тирании, боясь вызвать вспышку гнева, которая всегда заканчивалась слезами и унижениями. Он решал, когда ей можно увидеться с подругами, если вообще можно, кого она может пригласить в дом, а кого следует избегать. Он читал ее переписки, придирчиво изучал каждое слово, слушал ее телефонные разговоры, требуя подробного отчета о каждом ее шаге, о каждой минуте, проведенной вне его контроля. Каждый день превращался в пытку, медленно, но верно разрушающую ее изнутри.
Варя старалась не привлекать его внимания, не провоцировать его гнев, но даже малейшая оплошность могла повлечь за собой бурю. Как и в тот вечер.
Ключ в замке щелкнул, но провернулся только на один, слишком знакомый оборот. "Лишь бы не запер изнутри," – промелькнула паническая мысль. Варя сделала глубокий вдох, стараясь унять дрожь, сковавшую её изнутри, и толкнула дверь. Запах затхлого воздуха и табачного дыма ударил в нос. Из гостиной доносился гулкий, монотонный звук телевизора – его вечный спутник.
– Сережа, ты уже дома? – её голос предательски дрогнул, выдавая её страх. Она ненавидела себя за это, но ничего не могла поделать. Страх въелся в неё, как запах табака в его одежду.
– Дома, – прозвучал ленивый, тягучий голос. И в прихожей, словно из тени, вырос он.
Сергей стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и окинул Варю оценивающим взглядом. Его глаза, обычно узкие и хитрые, сейчас были полуприкрыты, а на губах играла презрительная ухмылка. Он был одет в спортивный костюм, который когда-то был дорогим, но сейчас вытянулся на коленях и покрылся катышками. На шее висела золотая цепь – единственное напоминание о его былой "крутости".
– Опоздала, – констатировал он, словно вынося приговор. В его голосе не было ни удивления, ни злости, только холодное равнодушие, которое пугало Варю больше всего.
Она чувствовала, как