сохранившейся одежды на мальчике были все в засохшей крови. Тело, исколотое бесчисленными ударами ножа или меча, представляло собой сплошную рану, на котором нельзя было найти нетронутого места. Очевидно, убийца без конца наносил удар за ударом, пока тело не превратилось в сплошное месиво.
Меня замутило от запаха крови, и я едва сдержала приступ рвоты. Почти не дыша и с трудом скрывая страх, я продолжила осмотр: осторожно отодвинула рукава рубахи и тут же отпрянула. Все руки мальчика были исписаны жуткими знаками, которые не оставляли никакого сомнения в их дьявольской природе. Мать мальчика заголосила в объятиях подруг. Те, кто были поближе и увидели кровавые знаки, – заохали, застонали от ужаса. Побледневший капеллан неистово перекрестился и принялся громко выкрикивать молитву.
– Это уже вторая смерть! Вторая смерть! – повторяли друг за другом люди, – Проклятая ведьма среди нас! Она убивает наших детей. Она не остановится.
Вдруг толпа осеклась на полуслове. И медленно, один за другим, задние ряды расступались, открывая путь человеку, идущему в наступившей тишине.
Случаются такие мгновения, когда красота, воля и достоинство одного человека останавливают, пусть и на время, безумство толпы. Спокойная, как скала, среди накатывающих на нее волн звериной ненависти и страха, Мелани д’Эвилль, виконтесса д’Авон, шествовала словно королева, помазанная на престол царства природы. Венок из васильков, маргариток и ромашек венчал ее пышные рыжие локоны, освещенные потоком яркого солнечного света. В руках она несла букет из разнообразных веточек, листьев и цветов, источающих дурманящий, сладкий аромат поздней весны. Белая льняная накидка завершала картину неземной чистоты Мелани.
Она остановилась около мужчины, все еще державшего истерзанное тело, и посмотрела ему в глаза. Тот, растерявшись, протянул ей тело Симона. Мелани грустно провела рукой по слипшимся волосам мальчика, вдохнула аромат своего букета и бережно положила его на тело. Затем, повернувшись к матери, сочувственно кивнула ей.
Кухарка, застывшая у ног сына и распухшая от слез, как гигантская лягушка, смотревшая до того момента на Мелани с откровенной ненавистью, смутилась и кивнула в ответ. И потом она снова разрыдалась – злая на себя, на Бога, на Мелани и даже на своего единственного, мертвого теперь сына, который оставил ее одну доживать свой век в вечной тоске по нему.
Мелани молча повернулась и прошла мимо меня,