Федька, что не успеть волосам как следует высохнуть, а дорогою примнутся под шапкой, и через то не выйдет княжне Сицкой показаться во всей красе. Хотел уж посылать Арсения за горячими камнями и ступицами железными, но успокоен был: все ещё угощаются, трогаться пока не торопятся, поскольку от Сицких передали через человека, что сватья Анна Даниловна припозднилась с выездом, после вчерашнего застолья прихворнув, видимо. А без неё, понятно, всё равно не начнут.
Задержка эта, сыгравшая Федьке на руку, доставила, однако, беспокойство Арине Ивановне – пришлось ей питьём обносить стол по второму кругу, и настоятельно всех просить закусывать, дабы к помолвке не заявиться нахороше весёлыми.
– А где ж жених наш? – спросил, беря горстку квашеной с клюквой капусты, Захар Иваныч. И тут все разом вспомнили про жениха, и стали его требовать к столу тоже.
– Снаряжается всё!
– Краше невесты будет – неловко получится!
– Поди, Петя, отыми у брата румяна!
Все загалдели и смеялись этим беззлобным шуткам над вечной Федькиной о наружности своей заботой.
Его появление на пороге гридницы, уже в накинутой на плечо лёгкой собольей шубе и с шапкой в руке, встречено было восторженным общим гвалтом. Стали подниматься из-за стола, громыхать лавками и стульями, допивать чарки, выходить в сени. Пора было ехать.
Дворня высыпала провожать, любопытствуя на такую большую, шумную и богатую хозяйскую ватагу, что во всё время в московском доме воеводы ещё не случалась. Любопытные были и на улице, конечно…
Федька отвёл мать под руку и усадил в возок, рядом с Анастасией Фёдоровной. Там же, у них в ногах, в кипарисовом сундучке, лежали подарки невесте. Совершенно очумевшему от счастья Петьке, наряженному, как никогда прежде, позволили верхом ехать рядом с братом, с тем наказом, что будет за конём следить и дорогой, а не только всё на Федю любоваться.
«Случилось что?»– крутился в голове участливый Сенькин вопрос. Ничего, вроде, и не случилось, ничего, чтобы ему так сникать, а теперь – беситься заново… Что такого, в самом деле, что государь нынче у жены ночует, он и прежде навещал царицу не редко. Что, если доставила она ему отдохновение души стараниями своих музыкантов. Разве не должен он за государя радоваться, его видя здоровым и помолодевшим будто, будто на время тяготы и заботы свои оставившим! Должен. И… радуется. Так откуда же жалит и жалит прямо в самое нутро проклятая гадина, как её имя, как изловить её в себе, чтобы изничтожить? И чтобы теперь не об жгучей красоте царицы Марии думать, не горделивый вид её и голос звучный поминать, а особенно – тот взгляд, надменного торжества полный, которым проводила его… Федька, чтоб не застонать, прикусил губу.
– Что, забирает помалу?
Федька очнулся от негромкого отцовского вопроса. С некоторых пор он ехал рядом, поменявшись с Петькой.
– Да… как сказать… – Федька понял, что выдал себя, уединившись с думами, но тут сообразил, что его возбуждение приписано, конечно, сегодняшнему предстоящему событию.
– Это