ежели чего ты и не совсем ладно сможешь – не страшно это, они приехали с добрыми намерениями, взять тебя в семью хотят непременно (так и нянюшка сказывает, и Федосья Петровна!) и не станут тебя судить строго!
– Ой, Маша, когда б так и было!.. И всё одно, опозориться боязно, – и княжна молилась опять Заступнице. – Я-то сама ничегошеньки и не замечаю, и не вижу… Никого не разглядеть мне там… Боярыня Басманова не злою кажется, да только всё едино страшно мне! Отец у них суров дюже, сказывают…
– Уймись, Варя, свет мой, немножко нам потерпеть осталось, а ты у нас – умница, как есть! Ну, ступай, с Богом! – и княжна Марья накинула ей на плечи соболью шубу, сверху шелковую, персидского дивного узора «огурцами», сопровождая до рук няньки и ключницы. Прежний паволок заменили на плат узорный, поверх коего венец тонкий обручем одели, и с него уж на лицо опустилась нежная коротенькая занавесь…
В этот раз девушки завели песнь о том, какая невеста послушная дочь, и родителям – радость и утешение.
Позволив остальным полюбоваться невестой положенное время, воевода Басманов, пересевший от стола в отдельно стоящее кресло, поманил её рукою и просьбой подойти е нему. Княжна подошла, поклонилась, придержав длинные полы шубы пальцами в тонких блестящих кольцах, и ожидала его слов с низведённым взором.
– Порадовала ты нас, дочка, видом своим цветущим, нарядным, глазу приятным и душе, походкою лебяжьей да подношениями величавыми и обращением достойным. И свашеньке угодила ты, как видно, беседою. Я ж долго не удержу тебя, а испросить хочу вот чего. Как по-твоему, что главное в жене для мужа? Что прежде оценит он – красу, и младость здоровую, иль добронравие, и домовитость жены, что всякому видны и в дому её, и на миру? – воевода смотрел пристально, от пронзающего пристального взора его хотелось спрятаться, от рокочущего требовательного голоса пробирала дрожь, даже когда он, как сейчас, сдерживал его мягкостью и вниманием. Княжна смутилась было очень, ощутивши себя уже виноватой как бы, слабой, совсем глупой и ни в чём не разумеющей, и земля поплыла тихонько под нею…
– Дочка, не страшись, – видя и понимая переживание её, воевода улыбнулся глазами, чуть подавшись вперёд и заглядывая в её опущенное в смятении и растерянности лицо, мановением руки приглашая её говорить, – а поведай, в чём видишь ты главный долг жены перед мужем?
– Господин Алексей Данилович, я… – пролепетала она, стискивая в руках платок, и кашлянула невольно, и тут обругала себя за то, что, оробев перед будущим свёкром, самое простое из всего забыть умудрилась! От радости она не сдержалась и вскинула на него глаза, всего на мгновение, и затем молвила отчётливо: – Краса, и младость, и добронравие, и домовитость жены, что видны всякому – любому мужу должно быть приятным. Но превыше всего то, чего есть в ней внутри – верное сердце. Верность и благочестие – вот главное для мужа в его жене… Не спроста же говорится: «Не тот счастлив, у кого лари добра, а тот, у кого жена верна». О такой жене славная молва, и через