сваха. Княжна так же медленно и плавно, точно в танце, поднимая руки в пышных длинных рукавах, дважды поворотилась вкруг себя, вскружив трёхаршинный подол, и снова замерла перед ними. Она радовалась тому, что ей полагалось держать голову чуть склонённой, потому что кокошник с очельем и подвесками казался тяжёлым невыносимо… Как и бусы в несколько рядов, и атласный сарафан-однорядка, с его широкими, расшитыми сплошь самоцветами, жемчугом и битью каймами и жёсткими парчовыми вошвами49. Но груз этого всего одеяния до полу был и кстати также – ей было так легче устоять ровно на высоких каблуках башмачков черевчатых, узорно теснённых…
– Подойди сюда, доченька. Поднеси гостям дорогим доброго вина.
Повинуясь, она пошла на голос матери, и там, возле поставца, упоминая, как накануне вместе с нею и нянюшкой выучивалась сему искусству, сто по сто чаш наполнивши и сто поклонов с подносом отбивши, заложила платочек за вышитый наруч пышной сорочки, и подняла указанный кувшин. Мать кивала ей, подбадривая взволнованной улыбкой, и скоро руки её перестали дрожать, и полностью погрузившись в свои старания, она даже несколько успокоилась.
– Рука дороже подноса50! – негромко одобрительно пророкотал воевода Басманов, рассматривая её вблизи, тоже улыбаясь в густую волнистую полуседую бороду. Ему первому поднесла она с глубоким долгим поклоном полную чашу. Приняв чашу, он отпил, а княжна, снова поклонившись, направляемая свахой, отошла за другою чашей, для будущей свекрови. Арина Ивановна поблагодарила её приветливо, и ей понравился этот на удивление мягкий певучий голос, и очень захотелось посмотреть на неё, но этого пока что было нельзя сделать… Обнеся таким образом установленной очерёдностью отца, боярыню-сватью, двоих молодых сватов, княжна обратилась к матери с полупоклоном: – Матушка, присядь за стол, позволь тебе послужить…
Потом княжна опять воротилась на середину палаты, уловляя довольный шелест голосов. Княгиня сказала ей идти покуда к себе, но прийти снова через малое время. А пока что позвать прислугу – пусть несут кушания.
За порогом её сразу подхватили под руки, всячески уверяя, что ладно прошло дело, и помогая подниматься по ступеням, поддерживая длинный подол. А княжне думалось, не выдержать ей переодевания и нового испытания скорого… «Марьюшка! Дай водицы студёной быстрее…» – только и промолвила она, повалившись мягко на постель свою. Но её подняли, уговаривая крепиться и поторапливаться.
В этот раз было на ней поверх ферязи аксамитовой богато расшитое бобровое ожерелье-оплечье, на ногах – сапожки бархатные, а на голове – вышитая, бархатная тоже шапочка, бобром отороченная, а косу обвивала нить жемчуга. Паволок был тоньше первого, и, ниспадая сзади из-под пушистого околыша почти донизу, спереди прикрывал лицо её как бы незримо почти. Как не была княжна окована смущением и трепетом, а восхищение их не приметить не могла, и это, конечно, её вдохновило.
На сей раз к ней приближалась