сделала обманный выпад, затем еще несколько движений, чиркнув острием его по предплечью. Тогда уж он не стал церемониться, понимая, что имеет дело с достойным соперником. Удар ногой не только обезоружил ее, но и заставил схватиться за руку, согнувшись от боли.
Горюнов подошел и схватил ее за руку, осмотрел запястье. Под йодистого цвета разводами частично смытых узоров, он различил несколько синих вытатуированных дорожек из геометрических фигур.
Девушка вскинула на него черные глаза, гневные и заинтересованные… В них промелькнуло понимание, что ее опознали по татуировке, которую она, собственно, и пыталась скрыть под менди. Но кто мог знать о ее татуировке? И кто этот дерзкий незнакомец?
Он сразу вызвал у нее подозрения своим равнодушным видом, плавной походкой и попыткой выдать себя за простачка этим своим потертым камуфляжем. К этому добавились наблюдения о том, как он носит оружие, как закреплена у него на бедре кобура, как он царапнул по девушкам быстрым взглядом голубых глаз. А когда по его распоряжению их повели смывать менди, она уже не сомневалась, что имеет дело с опасным для нее человеком. Либо из сирийских спецслужб, либо из иракских, что напугало ее не в пример сильнее.
Он заговорил с ней, подобрав кинжал, вшитый до поры до времени в рукав абайи. И ее подозрения усилились, потому что тип этот говорил с выраженным иракским диалектом, родным и для нее. Она, уроженка Багдада, не могла ни с чем спутать интонации в арабском знакомые ей с детства. Это ее отец из Тикрита, а она уже столичная штучка. Только к бабушке с дедом ездила в Тикрит.
Хотя она с легкостью могла имитировать марокканскую дарижу[10], порой напоминающую французский и испанский, где проглатывается часть гласных, или египетский диалект, громкий, быстрый, шипящий, но предпочитала ал-фусху[11], что говорило о ее благородном происхождении, культуре и состоятельности семьи, в которой она выросла. Голубоглазый иракский офицер говорил с примесью словечек с багдадского Сук ас-сарая[12]. Она легко представила его себе оборванцем-мальчишкой, носившимся по улицам Багдада, затем выбившимся в офицеры, а потом и в спецслужбы. Эти карьеристы, попавшие в Мухабарат правдами и неправдами, самые опасные. Так всегда говорил ее отец. А уж он-то знал о спецслужбах все…
– Зачем так нервничать? Вот и руку тебе ненароком повредил. Сильно болит? – говорил тем временем Горюнов, мягко, как он умел. – Ты не суетись, а то ведь и вторую недолго зашибить. Что там, Абдулбари? – крикнул он, подняв голову.
Через перила этажом выше свесился сириец:
– Ранила офицера. К счастью, не сильно. А ведь и у тебя кровь на рукаве…
«Голова обвязана, кровь на рукаве», – вспомнил мысленно песню из своего советского детства «багдадец», досадуя, что знакомство с Джанант, а это, несомненно, она, началось с драки. – Но однако же повезло все-таки! – подумал он удовлетворенно. –