меня за что-то хотят казнить – причём на рассвете, топором, и я сижу в камере одна, ожидая этого… Вспоминаю всю свою жизнь – а жизнь будто и не моя – ну, всё это со школой, институтом, зачётами… Будто я проживаю чью-то жизнь в чужом теле и жалею о том, что всё это кончится, что много недоделанного… Мне приносят еду – но я не помню, съела я или нет, только вдруг понимаю, что уже рассвет и сейчас придут… За мной приходят – я вижу плаху, топор – и мигом вся моя жизнь проносится предо мной, я всем прощаю, я вдруг вижу, что все мои дела завершены, поднимаю глаза к небу, вижу солнце, опускаюсь на колени, мне убирают волосы с шеи – и просыпаюсь… Такое было светлое чувство… Не знаю – память ли это или просто какой-то внутренний отчёт… У меня вообще лет до шести вызывало удивление, что я живу, здесь и сейчас, будто я где-то в другом месте должна быть и что-то другое делать… Я носила на большом пальце кольцо с тремя «брильянтами» и у меня возникало странное чувство, которое называлось «и я живу», а воспитатели заставляли есть, ставили в угол, закрывали в спальне… Потом это чувство как-то смазалось, но я с тех пор чётко знаю – для чего живу и боюсь растратить жизнь на какую-нибудь ерунду… На первом курсе я была вся в учёбе, думала, что это сейчас главное, поэтому ты и не мог ко мне подойти…
– Я тоже знаю – для чего и как нужно жить… У меня нет такой уверенности, как у тебя, но я понял, что вот через это всё надо постичь высший смысл в жизни… Мне постоянно снится книга, которую я читаю и с интересом жду – что там дальше, но когда просыпаюсь – сразу же забываю, понимая, что это книга про меня, и там будто бы записано моё будущее, и нельзя выносить это из сна…
– Я однажды записала в дневнике сон – не помню, было ли это что значительное или просто так – но отец взял и прочитал, а потом корил меня – ты! в своём журнальчике! – молодой девушке должно сниться колосящееся поле или цветущие яблони! – к замужеству, к богатой жизни… Понимаешь – должно сниться! Это потом повторялось не раз, и раньше тоже было, но тот случай… И орал на меня – выражениями из писем, которые я хотела отправить, и тот рисунок, который мне не хотелось называть «Взгляд из толпы», и я подписала – «Одиночество»… «Это какое же у тебя одиночество, ты что – бабушка столетняя, у которой никого нет?!» Это ещё из доарестного… Да и потом он мало изменился… Удивительно, что я могу сказать тебе всё это… Раньше – и написать нельзя, я одно время по-английски дневник вела, зашифровывала, сокращала…
– А я в детстве всегда рисовал войну, машины, солдатиков, а однажды, лет в 15, захотел нарисовать человека, но получался всё тот же несгибаемый солдатик, и я попробовал нарисовать без одежды… Потом этот рисунок нашли – и мне было неприятно, но никто ничего не говорил и по столам не лазил…
– А у меня вся жизнь прошла в постоянных оправданиях, вранье… Нас с братом к бабушке с дедом не пускали, и вот мы идём домой – придумываем, кто что скажет… Я так боялась его… После ареста вроде присмирел, как понял, что мы без него иначе жили, а потом опять… Если б не Москва, я бы там не выжила… За год бы сломалась