в сознании эгои-стичного сочинителя и совершенно не становятся актом взаимопознания поэта, читателя и общества.
В одном из упомянутых стихотворений Николая Беседина есть очень важная мысль о бытийном союзе веры и рода, что так важно для русского человека сегодня:
Кто чужд истокам, чужд и небесам,
Проклявший семя будет проклят сам.
Возмездие судьбы неотвратимо
Над тем, кто делит то, что неделимо.
Кто чужд истокам, чужд и небесам.
И автор обращается к древней русской истории, ска-зовым сюжетам, видениям, соединяющим современность с Русью. В «Стоянии на Угре», полном предчувствий и воспоминаний, «вызревает печаль над лугами в туманах. // И рождаются тени на том берегу // В малахаях, со стрелами в желтых колчанах».
Прозвучал колокольный призыв вдалеке
И умолк.
Русь, как в сон, погружается в небыль.
Никого. Только мальчик стоит на песке
Возле самой воды, отражающей небо.
Тут и надежда на новое поколение, и на очищение («возле самой воды»), и на небесную силу – все те же упования исподволь характеризуют и наше время. В «Братине» изображена картина житейского и духовного разорения родной земли. Мать попросила утолить жажду «влагой зоревой», но не стала пить «росы луговые» ни из серебряного ковшика, ни из туеска березового, а по-дала сыну братину:
Людям отнеси.
Что нальют, насыпят ли —
Все приму я, грешница.
Мало ли наварено яства на Руси?
Здесь слышатся ритмические и образные отголоски великой некрасовской поэмы, однако сюжет баллады сжат символическим отображением реальности и решен в духовном ключе. Собрал сын в братину «горе горькое», «слезы да пожарища с кровью пополам», «голод и позор», вкупе с усталыми надеждами и темным похмельем «злобу и раздор», «горсть золота: – Подавись ты, мать!». Все матушка «выпила, не охнула» и потом «родимая, как травинка сохнула. // И стояла братина около икон».
Заметим, что мать назвала себя грешницей и приняла все людские беды и зло как свои. Перед нами еще один пример жертвенного пути грешного человека. Только жертва и молитва спасительны для Руси – как много веков тому назад, так и сейчас.
В «Братине» показано русское «лихо» (причем только в какой-то степени предметно, в основном – через жи-тейские явления, но очень узнаваемо). А благо – или то, что русскому человеку стоит беречь в окружающем мире и в себе самом, – представлено на редкость ассоциатив-но и выглядит скорее правилом либо наставлением в стихотворении о страннике («Шел по свету странничек…»). Его удивительный «посох тоненький крепости невиданной» был сотворен не из «дуба крепкого» или «камня лепого», а из «рокота речек», «лесного шороха», «травы печалицы», «ржаного зернышка», «веселой радуги в росах подорожника», «кровинки отчей»…
Деревянный или каменный посох скорее свойствен западной мифологии и умонастроению – в таком поход-ном атрибуте есть нечто инструментальное с набором функций.
Тогда как перед нами – опора,