страданий, лишений, нравственного зла – эгоизма, ненависти, несправедливости»[10]. Поэтому смысл истории нужно искать не внутри ее, вовне, найти внешний источник сохранения человечества, несмотря на всю противоречивость и нежизнеспособность личностных и социальных процессов. В чем причина такой ограниченности личностного и социального творчества?
В поиске цели, идеала и совершенства разум привязан к миру, к временным процессам, на которые он не может опереться в силу их ситуативности, изменчивости. Его внимание концентрируется на объектах под влиянием страстей и желаний. Поэтому целостная картина исключительно рационально образоваться не может. Разум направляется душой, ее влечениями: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим. 7:19). Такая ограниченность разума стала понятна уже первым философам, Гераклиту, затем ученикам Сократа. Мысли, образы и синтез результатов аналитических процедур выводятся из различных, разнохарактерных источников, сами по себе эклектичны и не связаны. Их связь иллюзорна, непостоянна. Логическая аргументация, на которой основан разум, социальный дискурс оперируют понятиями, концептами, фактами из реальности, которую человек не чувствует своей, родной, хочет ее преобразовать или уйти в иную. Человек не доверяет окружающему миру, в этом заключается одна из главных причин сомнений в истинности философского и научного познания. Очевидность и эмпирическая основа результатов рациональных логических операций как единственные критерии истины уводят от глубины и творческого познания мира, привязывают человека к земному, к мертвой материи, лишают свободы. В результате – сомнения в истине, релятивизм и агностицизм. И. Кант из недр эпохи Просвещения XVIII века, изучив естественные науки и систему научного доказательства, породил волну сомнений, потопившую в XX веке все надежды на логическое обоснование истины и на объективность суждений[11]. Социальный дискурс все чаще превращается в спор или безразличие.
Но и опора на мнимую интуицию, внутренние переживания и состояние восторга, кажущегося «прозрения» могут оказаться лишь кристаллизацией страстных помышлений, соединенных с мечтаниями души. Воля также становится в зависимость от разума, который, в свою очередь, подчинен душевным колебаниям, устремлениям. Апелляция исключительно к воле как источнику субъектности, автономии личности ведет к смятению души и противоречиям в идеях разума[12]. Возникает самообман, кажущаяся опора на разум, когда он сам становится средством кристаллизации страстей в волевых решениях или рациональных конструктах. Чувственно-рационально-интуитивная мысль замыкается сама в себе, циркулирует, пока окончательно не лишится смысла. В образовавшуюся духовную пустоту вливаются страсти под видом выводов разума. Они сразу же приобретают логическую форму, становятся интеллектуальными моделями, пригодны к коммуникации, передаче другим и оперированию в действиях.