у нас едут: Егоров, Кислов, Кислова, Стрельников, Картыш, Самойлов, Бешка…
Марго замахала рукой у себя над макушкой.
– … Калугина. Как видите – почти все с параллельного класса, и меня очень огорчает эта ваша пассивность.
Я оторвался от блокнота.
– Подождите, Калугина уже едет?
Марго закатила глаза. Где-то в недрах класса раздался сдавленный смешок.
– Да, Никита, если для тебя это так принципиально.
Принципиально. Это слово разлеталось по классу в канве из ехидных смешков. Я внимательно смотрел как губы девочек произносят это слово с полуулыбкой и на последнем слове, отворачиваясь от меня искристые взгляды впиваются в смуглое лицо Дмитрия Александровича, словно ища поддержки и одобрения. Тонкие пальцы откидывают пряди волос с лица. Наклонив голову, я смотрю на высокие подчеркнуты скулы прямые и курносые носы, комочки туши на длинных ресницах. Черный мелок замирает над бумагой, ища себе место, но там уже сжатые безглазыми домами улицы, по которым ветер несет сухие листья прибивая их к ржавым фонарям и покосившимся лавкам.
– Мы наконец можем продолжить? – Катерина Сергеевна теряла терпение.
Виновато улыбнувшись, тренер вышел, напоследок многозначительно взмахнув в воздухе списком.
– Извините, можно? – я захлопнул блокнот и выбежал следом за ним под молчание учителя и смешки класса.
В коридоре было пусто. Блестел недавно вымытый пол под лучами врывающегося в большие окна желтого солнца. Нечеткие следы медленно растворялись на глянце линолеума. Дмитрий Александрович успел исчезнуть, даже звук торопливых шагов забрать с собой. Коридор тянулся в обе стороны и был наполнен тишиной, только негромкое шуршание и бубнеж доносились из-за приоткрытой двери соседнего кабинета. Я обернулся, посмотрел на тяжелую от вековых слоев краски дверь, за которой сидел и пялился в учебники мой класс, накинул на голову капюшон толстовки и заспешил в конец коридора, туда, где за поворотом возле забитой швабрами подсобки была всегда открыта дверь на школьный двор.
Солнце припекало, старалось изо всех сил, но ступени старой лестницы все равно были холодными и сырыми. Я присел на край бордюрного камня, из которого торчали перила, посмотрел на свои черные от мелка пальцы. Блокнот не захватил зря. Сейчас в него бесцеремонно лезет Марго, брезгливо переворачивая страницы кончиком карандаша. На ее лице заранее застыло отвращение к каждому рисунку и снисходительная, но немного польщенная улыбка, когда дойдет до схематичного, но вполне узнаваемого эскиза своего лица. Пусть смотрит, главное, чтобы ничего не дописала под рисунком. Хотя от этого ей удержаться сложно. Потом будет долго смотреть на профиль Саши Калугиной с обычным вопросом в глазах – что в нем такого, чего нет во мне? Дернется, когда ее окликнет учитель и захлопнет блокнот. Рисунки Пустого города ее никак не заинтересуют. Она их просто пролистнет как не заслуживающие и капли ее внимания.
Я поежился. Солнце грело только одно мое плечо, а второе