них нет отопления, ты же знаешь, – сказал отец.
– А где я буду жить?
Отец словно очнулся, стал предлагать варианты с диваном в зале и раскладушкой на кухне. Он живо размахивал руками и обещал, что это только на время. Я не слушал, я смотрел на Марту. Жаль, что не я унаследовал испепеляющий взгляд. Мне досталось что-то несуразное от отца.
– А где мы поставил мой мольберт?
– Без мольберта пока обойдешься, – холодно сказала Марта. Она вдруг запнулась, отложила вилку и примирительно продолжила, – Никита, не до этого сейчас, понимаешь? Ну не виновата я, что ты со своими оценками не то, что в институт…, – она снова замолчала, перевела дух. – Послушай, я не виновата, что ты никак не возьмешься за ум. Может к тебе это придет, позже. Но сейчас нам всем нужно думать о другом.
Сейчас скажет, что отучится, поможет семье, вытащит меня из болота, которым она зазывала мою комнату и образ жизни. Берлога – мне нравилось больше.
– Сейчас нужно думать о другом, – повторил отец.
Я кивнул.
– Зря ты перевелся в другой класс. Марта бы присматривала за тобой, – добавил он.
Вилка странная, гнется до определенного предела, а потом никак. Видимо дальше просто хрустнет и в пальцах останутся две половинки. Из одной отец сделает брелок для ключей на машину.
Я поджал губы и выразительно посмотрел на сестру.
– На маму похожа. Вот сейчас особенно.
Ее глаза затянула влажная пленка. Она бессильно взглянула на отца, но тот продолжал мешать салат.
Я аккуратно поднялся, стараясь не опрокинуть стул, положил гнутую вилку поперек полупустой тарелки.
– Начну вещи собирать, – ответил я на немой вопрос.
– И может наконец выкинешь всякий хлам оттуда, – крикнула Марта мне в спину.
***
По потолку ползали тени. Иногда они становились стремительными, когда по дороге проезжала машина, а иногда просто крестовина от окна покачивалась в свете фонаря. В темноте комната казалась иной, но не менее родной. Даже мольберт, к которому я ни разу не притронулся – последний подарок на мое пятнадцатилетие. Мне казалось, что он должен остаться таким, нетронутым, на нем должны сохраниться следы маминых пальцев, если уж не удалось сохраниться их теплу.
С рисунков над столом печально смотрел профиль полуоткрытый рот, каре, прищуренные глаза. В темноте наброски углем казались живыми масляными картинами. Но изредка свет фар задевал их, и волшебство пропадало.
На мгновение мне показалось, что кто-то топчется за дверью. Тихий хруст досок выдавал непрошенного гостя, кто бы там ни был. Я ждал стука тонких пальцев или настойчивого удара широких костяшек. Но звуки шагов стихли.
Все же стоило открыть. Может и не пускать на порог, но открыть. Выслушать снова.
За дверью стояли две пустые картонные коробки. Одна на одной. Сверху пристроился плотный пакет.
Я, стараясь не шуметь побрел вниз по лестнице. За тонкой дверью комнаты Марты не горел свет. Зато слышно было как ее пальцы со страшной скоростью