похмелье пью. С неё лучше не начинать. Там карма.
Пауза. Где-то в комнате щёлкнуло. Как будто в электрике. Или в голове.
Он не повернул головы. Просто сказал:
– Я, если что, не против сосуществования. Только чтобы без вот этих ваших демонических плясок, порчи и визга в полночь. У меня сосед, он и без вас орёт.
Молчание. Квартира слушала.
Он закурил. Первый дым вышел резким, как сквозняк в феврале. Он втянул воздух, погладил колени ладонями, сказал уже тише:
– И вообще… хоть кто-то в этом доме шевелится. А то я уж подумал, что мы все тут сдохли, и никто не заметил.
Чай кончился. Он посмотрел в кружку, как в зеркало.
И ничего не увидел.
Утро наступило, как всегда – без согласования. Проснулся он не по будильнику, а по организму, который сказал: вставай, Валёк, ты ещё не сдох.
Голова гудела. Во рту – пустыня. Под ребром – тревожная пульсация, как будто печень просила политубежище. Он сел, потёр лицо, посмотрел на серый свет из окна.
– Доброе утро, блядь. Прекрасная жизнь в аду.
На кухне чайника уже не было – он даже не помнил, пил ли он. В умывальнике – одна чашка, идеально чистая.
Он натянул джинсы, обулся, куртку не застегнул – зачем, если ты всё равно в аду? На СТО идти не хотелось. Но на стройке платят только за выход, а на СТО хотя бы дают передышку между клиентами. Иногда.
На улице было серо и влажно, как будто само небо с утра нажралось и теперь потело.
На полпути к остановке зазвонил телефон. Он сразу понял, кто. Даже не глядя.
Ответил.
– Ну?
На том конце – ор, истеричный, визжащий, почти неразборчивый.
– Ты где, скотина? Почему опять нет перевода?! Я тебе чё, напоминать должна? Я в суд подам! Я тебя посажу, тварь! У тебя, сука, ребёнок есть!
Он дослушал секунд двадцать. Потом спокойно сказал:
– Всё плачу. По закону. Три тысячи двести. Мало, что ли? Это, между прочим, половина моих легальных доходов. Остальное – микрозаймы, налоги и ты, в этом списке ты, сука, под пунктом "страшнее всех".
Она не замолкала. Он продолжил:
– Кто страшнее – налоговая, бандиты или ты? Да ты одна можешь налоговую испугать, если утром в зеркало посмотрят. Так что иди пряники воруй, курва. Мне работать надо.
Он сбросил. Стер экран. На лице – ни злости, ни боли. Просто пустота и привычка.
СТО стояло на углу. Уже коптила труба. Механик Саня курил у ворот, смотрел в никуда. Валентин кивнул ему, Саня кивнул в ответ. Всё как всегда.
Валентин был под машиной, ковырял резьбу на шпильке, когда во дворе раздался звук, который сюда не подходил. Никакой ржавчины, никакого треска. Всё плавно, тихо, как будто ехал не автомобиль, а намерение.
Он вылез, вытер руки о тряпку. Саня уже вышел вперёд. Стоял, как будто словил глюк. Перед воротами остановился Buggati Veyron – чёрный, блестящий, даже на фоне слякоти выглядел так, будто заехал случайно, с другой планеты.
Из машины вышел парень лет тридцати. Без понтов. Чистая куртка, спокойное