пока она не начнет рассыпаться вокруг тебя.
– Мы преодолели уже сотню опасностей, – говорю я.
Мой отец тянется через стол, чтобы накрыть мою ладонь своей. Его пальцы все такие же крупные и крепкие, но рука холодная, от нее не исходит тепло.
– Пути назад нет, – говорит он, пристально глядя мне в глаза своими блестящими глазами. – У нас не бывает ни сокращения, ни пенсии. Мы должны удерживать власть, или наши враги нас уничтожат. Если крепость рушится… ничто не сможет нас защитить. Шакалы прибегут, чтобы перестрелять нас по одному. Все старые враги. Все старые обиды. Они нас настигнут.
– А вы, я смотрю, сегодня в духе! – говорит Грета, пытаясь разрядить обстановку. – Никто за нами не придет.
– Мы же все время движемся в сторону легализации, – говорю я papa. – Уже вскоре мы станем как Кеннеди или Рокфеллеры – все наше криминальное прошлое будет скрыто под нашим законно нажитым богатством.
Мои слова ничуть не успокаивают papa. Его пальцы крепко сжимаются вокруг моей ладони. Сильнее, чем я ожидал.
– Возможно, мы и легализуемся, но никогда не размякнем, – произносит отец. – Пообещай мне, Себастиан.
– Обещаю, – говорю я, сам толком не понимая, на что именно соглашаюсь.
– Что мы делаем, когда на нас нападают? – требует он ответа.
– Каждый удар воздается троекратно, – чеканю я, словно выученный урок. – Наша ярость превосходит их жадность.
– Верно, – кивает papa.
Грета поджимает губы. Ей не по душе подобные разговоры, особенно за столом.
– А десерт будет? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.
– Внизу ждет сорбет, – отвечает Грета.
Экономка начинает собирать посуду, и я помогаю, хоть и знаю, что это ее раздражает. Грета цыкает на меня и говорит: «Оставайся здесь!», но я все равно помогаю отнести тарелки вниз, отмечая, что отец так и не притронулся к еде.
– Он всю неделю такой? – спрашиваю я Грету, как только мы оказываемся вне зоны его слышимости.
– Мрачный? – уточняет она. – Мнительный? Да.
– В чем причина?
Грета качает головой, не желая обсуждать моего отца за его спиной. Она непоколебимо предана ему всю мою жизнь.
– Энзо непросто оттого, что вы все разъехались, – говорит она. Затем, мгновение спустя, Грета добавляет: – Он начинает забывать разное.
Моему отцу всего семьдесят один. Он не так уж стар. Время утекает от papa все быстрее и быстрее, но он мог бы прожить еще лет двадцать. А может, и больше. У него всегда был острый ум. Даже если отец стал более забывчивым по сравнению со своим прежним «я», уверен, что он все еще сообразительнее большинства людей.
– Ему нужно снова посетить доктора Блума? – спрашиваю я Грету.
– Я даю ему все лекарства, которые выписал доктор, и придерживаюсь назначенной диеты. Пытаюсь заставить его ходить по беговой дорожке в подвале, но Энзо отвечает, что он не хомяк в колесе.
– Вы могли бы вместе выходить на прогулку, – предлагаю я.
– Что ж… – вздыхает Грета. – Это все его паранойя. Твой отец