чем сидеть и думать. Но, как и мои братья и сестра, я знаком с правилами и основными стратегиями.
Papa начинает с королевского гамбита, одного из его любимых дебютов. Это рискованное начало для белых, но оно было в моде в романтическую эпоху шахмат, которую мой отец считает лучшей – эпоху, полную драматичных и агрессивных выпадов, до появления компьютерного анализа, предпочитающего более оборонительную технику.
Я принимаю гамбит, и papa выводит своего слона на активную клетку.
Я ставлю ему шах, вынуждая передвинуть короля, чтобы позже он не смог сделать рокировку.
Papa кивает, радуясь тому, что я не разучился играть.
– Шахматы делают человека мудрее и дальновиднее, – говорит он. – Знаешь, кто это сказал?
Я качаю головой.
– Какой-нибудь гроссмейстер? – предполагаю я.
– Нет, – фыркает papa. – Владимир Путин.
Papa передвигает своего короля, угрожая в свою очередь моему. Я пытаюсь отогнать его слона, чтобы тот не мог атаковать меня по диагонали.
В ходе схватки каждый из нас берет по несколько пешек друг друга, но пока без тяжелых фигур.
Papa проводит хитроумную атаку, в ходе которой он одновременно заманивает в ловушку моего ферзя и пытается атаковать моего коня. Я обороняюсь, перемещая коня обратно на клетку, защищающую ферзя, но теряю при этом позицию на доске, и papa выходит вперед.
Мне удается взять одну из его ладей, а затем и слона. На мгновение мне кажется, что papa просто пожертвовал своими фигурами – должно быть, я пропустил угрозу с другой стороны. Но потом я замечаю, что отец разволновался, и понимаю, что он допустил ошибку.
Мне редко удается протянуть так долго в игре против papa. Меня поражает неприятная мысль, что я вдруг могу его победить. Я не хочу, чтобы это случилось. Эта победа будет неловкой для нас обоих и будет означать кое-что, что я не хочу признавать.
С другой стороны, он поймет, если я поддамся, и это будет еще более оскорбительно.
Papa приходится побороться, чтобы восстановить статус-кво. Он жестко атакует, забирая коня и слона в ответ. В конце концов отец побеждает, но только ценой своего ферзя. На этот раз он был ближе к проигрышу, чем когда-либо.
– Я снова попался, – говорю я.
Думаю, мы оба испытали облегчение.
Это прекрасный вечер. На бледно-фиолетовом небе появляются первые звезды. Воздух теплый, но здесь, на крыше, нас слегка обдувает легким бризом и окутывает сладким и насыщенным запахом «Изабеллы».
Я должен быть счастлив, но мой желудок скручивается в узел при мысли, что однажды, в какую-то из таких же ночей, я сыграю с отцом в шахматы в последний раз. И тогда еще я не буду знать, что эта игра – последняя.
– Хотел бы я играть как Рудольф Шпильман, – говорит papa. – Он всегда говорил: «Играй дебют как по нотам, миттельшпиль как по волшебству и эндшпиль как автомат».
Я прокручиваю эту фразу в своей голове, думая о том, что она означает.
– Это относится к любой стратегии, – продолжает отец и ловит мой взгляд. – Помни об этом,