с минуту сидел молча, с широченной улыбкой на лице. Я видел, как он об этом думает, думает о ней. Я мог представить такие чувства к кому-то только в мечтах; и только в моих мечтах эти чувства получались взаимными.
– Она пришла ко мне домой в этих ниточках – комплекте крошечного нижнего белья и…
– Погоди, – перебил Коннор, надевая свитер. – Твои родители не психанули?
– Их дома не было, болван, – ответил Моррис и бросил носок ему в лицо.
– А я откуда мог это знать, черт побери? Ты ее сфотографировал в этом виде?
– Думай, когда открываешь свой гребаный рот, Маккук, – влез в разговор Дэнни, качая гантель правой рукой.
Мой взгляд задержался на фигуре Дэнни. Затем я опустил глаза вниз на собственное тело и вздохнул.
– Сара – женщина Кумберленда, Дэнни. Почему ты так завелся? Влюбился? – пошутил Коннор.
– Хочешь, чтобы я вот этим запустил в тебя? – Дэнни помахал гантелью, словно это было перышко.
«Если бы, – подумал я. – Если бы».
– Почему ты такой мрачный, Боланд? – крикнул мне Моррис. – У тебя впереди еще целый год.
Я продолжал шнуровать бутсы, глядя в пол. Я мало разговаривал. Молчание было лучшим вариантом. Если молчишь, не начинаются никакие споры. Если молчишь, то не будет никакого осуждения. Вслух, по крайней мере.
– Уверен, что Татьяна пригласит Джейса на выпускной бал, – продолжал Коннор. – Они будут прекрасно смотреться вместе.
Все в раздевалке разразились хохотом. Это был худший кошмар из всех возможных.
Вес Татьяны Орелуолл значительно превышал средний вес семнадцатилетней девушки ростом пять футов и один дюйм. Она обожала фарфоровых кукол (всюду таскала их с собой), а ее лицо было покрыто угрями – она страдала кистозной формой угрей. У нас с ней это было общее.
Дэнни был единственным, кто не смеялся, но он и не защищал меня. На самом деле меня никто не защищал. Я и сам себя не мог защитить.
Прозвучал свисток тренера, и все оказались на ногах. Все, за исключением меня. Я чувствовал, как слезы жгут мне глаза, но не позволил им пролиться. Никто не должен видеть меня таким. Меня уже и так воспринимают как довольно слабого человека.
На пол передо мной бросили бутылку «Гейторейд» [3]. Макс (я думаю, что его так звали) подошел ко мне со стоическим выражением лица. Макс никогда не улыбался, но никогда и не хмурился. Он был просто… Макс.
– Возьми ее, чувак. Она твоя, – сказал он.
– Не понял?
Он пнул оранжевую бутылку, чтобы она подкатилась поближе к моим ногам.
– На тренировку возьми. У меня оказалась лишняя.
Я не знал, что сказать. Никогда не знал. Поэтому схватил бутылку и благодарно кивнул. К счастью, Максу было все равно. Он прошел мимо меня и вышел на поле.
В тот день ценность молчания стала еще выше, по крайней мере для меня.
Макс не смеялся надо мной.
Макс не выделялся, он просто вписывался.
Макс не был популярным. Но он не был и неудачником.
Макс был в хорошей спортивной форме, но не был накачанным.
Вероятно, Максу было