произведений раннего Маяковского обнаруживают его отличную осведомленность в древнем тексте: он искусно владеет библейскими темами и мотивами, вплетает в произведения имена библейских персонажей и даже на свой неповторимый лад, который был возможен, наверное, только в эпоху Серебряного века, использует философию христианства или переосмысляет ее.
Читатель знает Маяковского как человека, отрицающего религию, кощунствующего, возможно, атеиста. Но всегда ли это так и в какой степени? Евгения Ланг, например, о молодом Маяковском вспоминала: «Много мы говорили о Боге. Он ведь с Богом все время в ссору вступал… У него мысль о Божестве была очень персональная. Он как с человеком с ним спорил»[21]. Лирический герой Маяковского предстает ищущим Бога, одновременно Его отрицающим. Он бросает вызов Богу, не принимая мир, Им созданный, законы, по которым живет этот мир. Возможно, лирический герой Маяковского поразительно напоминает героев Достоевского, в частности, Ивана Карамазова и Алексея Кириллова.
Читая стихи раннего Маяковского, можно сделать вывод, что у него было удивительное отношение к Богу – отношение «свойское», возможное только для человека с особенной душой – душой взрослого ребенка. Он ничего не стесняется и ничего не боится, не знает правил хорошего тона или каких-либо рамок, ограничений. Именно с таким отношением мы сталкиваемся в стихотворении «А все-таки»:
Улица провалилась, как нос сифилитика.
Река – сладострастье, растекшееся в слюни.
Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июне.
Я вышел на площадь,
выжженный квартал
надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно – у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик.
Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
Все эти, провалившиеся носами, знают:
я – ваш поэт.
Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
проститутки, как святыню, на руках понесут
и покажут богу в свое оправдание.
И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова – судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами под мышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым[22].
Автор подчеркивает, что его стихи врачевали души падших, что он общался с людьми из самых низов, не боясь позора и осуждения. И в этом он был очень близок Сергею Есенину, который в письмах к Григорию Панфилову так сформулировал свой взгляд на жизнь: «Да, Гриша, люби и жалей людей – и преступников, и подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников: ты мог и можешь быть любым из них. Люби и угнетателей и не клейми позором, а обнаруживай ласкою жизненные болезни людей. Не избегай сойти с высоты, ибо не почувствуешь низа и не будешь о нем иметь представления. Только можно понимать человека, разбирая его жизнь и входя в