этого у нибирийцев: им просто недоступна эта всепоглощающая любовь? Вот и нет у нас этих кошмаров, потому что нет страсти и безусловного инстинкта любви. Однако для меня лучше несовершенный мир с любовью, чем совершенный – но без такой вот любви.
И я прекрасно знаю, что такие семьи на Земле, увы, не все. Есть те, где не любят собственных детей, и эти несчастные малыши сочли бы, что мои родители куда как лучше, чем их собственные. Есть те, где отцы, даже если номинально присутствуют в семье, равнодушны к своему чаду. Есть те, где кого-то из родителей просто нет – совсем или в этой вот ячейке общества. Но я бы сыграл в такую американскую рулетку, где всегда есть шанс стать центром маленькой семейной Вселенной…
Увы! Нам не дано выбирать, где и у кого родиться. Так любил говорить Нестор. Надо с благодарностью принимать все, что у тебя есть. Однако смирение, которое у многих народов считается добродетелью, мне мало было знакомо. А вот стремление к счастью, к любви, присутствовало всегда. Но не всем дается то, чего хочется.
Тем не менее, мое детство, несмотря на отсутствие родителей и присутствие энциклопедий, сложно было назвать несчастным. Дедушка и бабушка действительно души во мне не чаяли. А еще, вероятно, чувствовали, как мне не хватает дорогих людей и старались это компенсировать. Именно дед стал самым близким для меня человеком, не считая Лилии, конечно.
Однако это я сейчас понимаю, по прошествии многих лет, когда могу оценивать свою жизнь с позиции взрослого разумного человека. В детстве я мало склонен был что-то анализировать. Мне не до того было: я выживал в этом огромном, непонятном и враждебном мире. Да-да, и идеальный мир может быть враждебным. Во всяком случае для того, кто оказался слишком для него неправильным.
Мне нелегко приходилось. От родителей я не получал той степени любви, в которой нуждался. Дед не мог до конца компенсировать ее недостаток. Взрослые окружающие постоянно говорили, что я должен делать и ощущать, тем самым подтверждая мысль о моей неправильности – ведь я чувствовал и хотел совершенно другого! А мои сверстники не давали спокойно вздохнуть.
Неправильный и странный мальчик, тихий и отказывающийся участвовать в их веселых забавах, всегда привлекал внимание. Если бы дело происходило на Земле, другие дети пару раз отлупили бы меня за мои странности и потом просто забыли бы о существовании неправильного Париса. Но мы же, повторюсь, высокоразвитая, мать ее, раса!
Поэтому мои сверстники, воспитанные толерантными и добрыми родителями, проявляли сочувствие и участие, о котором я их не просил. Они постоянно лезли ко мне со своими играми, со своей дружбой, пытались меня растормошить. Это я сейчас понимаю истинные мотивы их действий. А тогда мне казалось, что они надо мной издеваются. Не хотят оставить в покое непонятное диковинное создание и потому постоянно его достают.
И я ощущал насущную потребность избавиться от них. Поэтому первая секция, куда я попросил деда меня записать, стала секцией рукопашного боя.