двигаются только те, кто чувствует улицу как продолжение собственного тела. Плавно, точно, будто знает, где хрупкий асфальт и где шаг звучит громче.
Пальцы в карманах, куртка распахнута на одно плечо. Под ней – простая рубашка, ворот растянут, как после драки или ночи, проведённой не дома.
Он не был красивым в привычном смысле. Но был… весомым.
Тонкие скулы, губы, будто тронутые шрамом. Брови, словно постоянно задают вопрос.
И взгляд – холодный, внимательный, всегда чуть насмешливый. Такой, что ловишь себя на желании услышать, о чём он думает, когда молчит.
Когда он курил – делал это лениво, с лёгкой плотностью. Как привычку, которая давно стала частью дыхания.
Он пах дымом, кожей, металлом. Не парфюмом. Не мылом. А собой.
И теми улицами, по которым только он знал короткий путь.
Он подошёл к станции.
– Ты поздно, – сказала Талла, выходя из тени.
На ней плащ с прорезями, волосы тугим узлом, губы подкрашены чем-то чёрным, будто пеплом.
Он остановился под фонарём. Свет скользнул по его скулам, зацепился за ворот, за шрам на ключице. Он не ответил. Только посмотрел на неё. Тот самый взгляд.
– Занят был, – сказал после паузы.
– Занят… – Талла усмехнулась.– Это ты про ту девчонку, что вынырнула тебе под ноги?
Он вытащил конверт, протянул.
Рука – тонкая, жилистая, с кольцом без камня на среднем пальце. Она взяла осторожно, не касаясь кожи.
– Что-то у тебя с лицом. Не соскучился ли ты, а, Мир?
Он усмехнулся уголком рта.
– Всё?
– Всё, – подтвердила она.
На секунду замолчала. Потом сделала шаг ближе, глядя прямо.
– Осторожнее будь.
Он не шелохнулся. Только выдох – короткий, как обрыв мысли. И пошёл прочь, не оборачиваясь.
И только когда шаги стихли, Талла тихо сказала – будто самой себе:
– …и всё-таки что-то случилось.
Он шёл обратно по длинному переходу – мимо обрушенного проёма, вдоль стены, где кирпичи были выложены в узор в виде шестерни.
Кабели над головой свисали, как корни, воздух становился гуще. Здесь пахло дымом, металлом, потом – и чем-то пряным, неуловимым, как специя в старом вине.
Он знал, что это значит. Она здесь.
Комнаты были полутёмными, тускло освещёнными стеклянными трубками, в которых гулял тусклый магический свет.
Голоса – глушёные. Крики из глубин – неразборчивые, но привычные.
Он сбросил куртку, прошёл внутрь.
Никто не окликнул – он был тем, кого не трогают.
В центре, в самой глубокой комнате, на бетонных плитах лежали подушки.
Она сидела у стены, на низком табурете. Весь свет падал на её плечо, обнажённое, с чёрным узором – как ожог, оставшийся навсегда.
Волосы светлые, собраны высоко в пучок. Линия спины прямая, шея – как у статуи.
Она не подняла голову.
Только сказала:
– Ты странно идёшь.
Мир остановился.
– Я устал.
Она медленно повернулась. В её лице не было ни злости, ни ревности. Только