комнату горьким ароматом, который всегда заставлял его вспоминать детство. Он прикоснулся к ярким клейким листочкам, взглянул в окно на прояснившееся небо, на оживившихся воробьёв, улыбнулся и опустился в старенькое кресло. Вытянул ноги, скинул обувь, включил торшер под зелёным абажуром. «Обживаюсь», – решил он, строго поглядел в ответ на чугунную собаку и полез за телефоном – искать значение слов «кастелянша» и «топчан».
***
Теперь, спустя две недели он чувствовал, что вполне освоился. Нашёл чем занять себя в свободное время, стал наслаждаться и сном, и пробуждением. Обычно птицы будили его рано, заводя ещё с пяти утра, одна за другой, свои трели. Сперва несмело, потом всё громче и дружнее, вступая друг за другом каждое утро в одном и том же порядке, как в хоре, пока их песня не становилась оглушительным радостным и восхищённым многоголосьем. Весна наступала неспешно, ночи обдавали морозной свежестью. Утром солнце отогревало первые листья, деревья до самых дальних далей, насколько хватало глаз, были покрыты зелёной лёгкой филигранью, ещё прозрачной и чистой, а под ними изумрудным пухом светились лужайки.
Проснувшись, он сперва лежал и слушал птиц, ожидая, когда первый луч солнца ворвётся через занавески и пылинки закружатся в нём, исполняя свой балет. Потом вставал, распахивал настежь дверь в утро, садился на пороге подышать юным воздухом, который менялся день ото дня вместе с расцветающей весной.
Их киносъёмочный «пионерлагерь» постепенно наполнялся людьми, делами, гомоном голосов, аппаратурой, суетой и деловитостью, которую умело создавал вокруг себя Иван Алексеевич, любивший, чтобы всё крутилось, кипело, спорилось и жило весело, шумно.
К нему приставили личного помощника, которым оказалась строгая дама в очках – Анна Ильинична, сразу принявшаяся гонять его по расписанию на день по утрам, и на всю неделю вперёд – по вечерам. Спасало то, что она с успехом являлась так же личным помощником ещё пары его коллег, и плохо знала английский. Удостоверившись в том, что он точно понял свои обязанности, она уходила на весь день – шпынять костюмеров и прочих подопечных. Иван Алексеевич любил рабочую суету и бурный котел кинопроизводства, тогда как он, почти сразу впал, в этом волшебном месте, в созерцательное состояние, избегающее суеты. Он наблюдал за людьми вокруг, за тем, как они общаются, смеются, жестикулируют, как складываются их отношения, о чём говорят их лица. Бродил по садовым дорожкам, отдыхая от гомона, а весеннее пробуждение природы рождало в нём душевный подъём и новые силы.
Коллектив принял его сперва, конечно, как почётного и редкого, но диковинного «иноземного зверя». И поскольку Иван Алексеевич строго-настрого запретил «таращиться», «шушукаться» и «приставать» – все таращились и шушукались исподтишка, но не «приставали». Потом, в общем-то, привыкли, и стали уже общаться почти на равных, «почти как с нормальным человеком». Это его забавляло и позволяло сохранять некоторую, комфортную ему, замкнутость.
***
Вечерами