к нему повнимательнее. Мужчина был из тех, у кого есть пространство – личное, неприкосновенное. Пространство между ним и окружающим миром, словно тонкая стена, через которую невозможно пробиться. Чиновник? У него была та уверенная, неторопливая манера, свойственная людям, привыкшим распоряжаться чужим временем. Писатель? Но он не читал. Композитор или, может быть, учёный?
Пилат…
Сергей представил этого человека – правителя, который был перед выбором: праведный путь или путь компромисса. И как он стоял там, между толпой, осуждающей, и Иисусом, который молчал. Что ему оставалось делать? Что, кроме как поддаться толпе, сделать то, что они требовали? Пилат не был убийцей, он просто не сделал ничего, чтобы предотвратить это, не сделал ничего, чтобы изменить ход событий.
Его грех. Его ошибка.
Сергей почувствовал, как тяжесть вдруг накатывает на грудь, и не мог отогнать эту мысль.
Он снова взглянул на своего соседа, но тот уже вернулся к кроссворду, и на его лице не было ни тени того, что он бы мог читать чужие мысли.
В Дубае он не вышел из транзитной зоны, только остановился у стеклянной стены, наблюдая, как жёлтый песок за окном теряет цвет в ртутном сиянии солнца. Вода в бутылке была дорогая, кофе безвкусный, воздух неподвижный. Время текло иначе.
Перелёт из Дубая в Дакар был долгим, и ночь, казалось, не имела конца. Свет из иллюминатора не мог проникнуть сквозь толщу тёмных облаков, и всё вокруг погрузилось в полумрак, превращая время в нечто туманное и текучее. Утро было где-то далеко, на грани восхода, в другом мире, а здесь, в этом пустом пространстве, Сергей почти не чувствовал перехода.
В салоне стало холодно. Этот холод был особенным – не резким, а подкрадывающимся, заполняющим пространство медленно, незаметно. Сергей почувствовал, как кожа покрывается мурашками, и попросил плед. Ткань оказалась тоньше, чем он ожидал, но даже этот слабый слой ткани создавал иллюзию уюта.
Африканка сидела рядом, её фигура едва угадывалась, будто она стала частью ночи, растворяясь в её тени. Её возраст был таинственен, неуловим, она могла быть и молодой, и старой, как будто время не решило, как её оставить. На ней был кашемировый спортивный костюм, такой, который не носит никто, кроме тех, кто может себе позволить комфорт без компромиссов. Ткань мягко облегала её тело – роскошь, которая не требует громких слов. Она была чёрной, её кожа поглощала свет. Её руки были тонкими, изящными, и когда она перелистывала страницы, её пальцы скользили по ним, как будто они могли ощущать их содержание, а не просто касаться бумаги.
Сергей заметил книгу, которая была у нее в руках. На обложке виднелась надпись, не нуждающаяся в переводе: Le Petit Prince – «Маленький принц». Он знал её, конечно, – кто не знал? – но всегда чувствовал себя перед ней чужестранцем, не до конца посвящённым. Когда-то он брался за французский, воображая, что подберёт ключ к светящимся изнутри страницам, что услышит музыку между строк. Но что-то мешало – вечно что-то мешало. Теперь он смотрел на обложку и с грустью осознавал: его «Маленький принц» так и остался по ту сторону стекла, а его создатель, исчезнувший