неясными. Взгляды – не пустые, но тягучие, въедливые, словно привыкшие скользить и фиксировать. Они были здесь, но так, словно их не было. Одни исчезали в полумраке коридоров, другие появлялись, но от этого ничего не менялось.
И вдруг – вспышка. Резкая, неуместная, почти нелепая в этой среде.
Женщина.
Форма сидела на ней как надо, но лицо… Лицо слишком живое, слишком яркое, как если бы его забыли стереть, подогнать под общий стандарт. Она подняла руку, чуть наклонила голову и улыбнулась – не нагло, нет, скорее осторожно, но с какой-то кокетливой, ненавязчивой игривостью.
– Извините… можно селфи? – она кивнула на телефон. – Для отчёта… если не против…
Голос её прозвучал неожиданно лёгким, словно капля дождя, упавшая в пыльный воздух.
Сергей остановился, взглянул на неё. Он уже знал, что согласится. Так было проще. Он чуть склонился к ней, их лица на секунду оказались рядом, щелчок камеры, и всё. Она вновь растворилась в серой массе, исчезла так же легко, как появилась, оставив после себя только лёгкое послевкусие чего-то неуместного.
Сергей шагнул дальше, не ускоряя, но и не замедляя шаг.
5
Дверь. Кабинет. Просторный, но не живой. Здесь всё было неизменным – застывшим, неподвижным, напряжённым. Власть всегда создаёт вокруг себя эту тишину. Не мирную, не уютную, а выжидающую. Здесь каждый предмет – знак, каждое украшение – символ, каждая тень – прошлое, которого нельзя сбросить с плеч.
Михаил сидел за массивным столом, неподвижный, сосредоточенный, с тем особенным выражением лица, которое бывает у людей, давно привыкших не выражать лишнего. Он не просто носил костюм – он был в нём, как в оболочке, как в форме, заданной системой. Дорогая ткань, безукоризненный крой, точность в каждой складке – всё это не для показного, а для того, чтобы быть. Чтобы видеть в нем не человека, а функцию, ранг, положение. Чтобы, взглянув на него, сразу понять: с этим человеком нельзя просто так, нельзя без веской причины, нельзя без последствий. На запястье поблескивали часы из белого золота, а может и из платины. Скрытая деталь, но очевидная для тех, кто понимает.
Глядя на него, можно было бы подумать, что он вовсе не человек, а часть этого кабинета, его логичное продолжение, его плоть. Лицо его было спокойным, неподвижным, но не холодным – нет, скорее, лишённым ненужных эмоций, как у шахматиста, обдумывающего ход. В чём-то он был похож на Сергея: линия скул, одинаковая чёткость черт, взгляд, привычный к анализу. Но вот что-то было иным – что-то неуловимое, и именно это делало их разными.
Глаза у Михаила были светло-серые, почти стальные, с ледяным, настороженным блеском. Они не выражали ни гнева, ни раздражения, но в них было что-то, что давало понять: он привык видеть людей не как собеседников, а как фигуры на доске. Внимательные, но не пристальные, спокойные, но лишённые теплоты, эти глаза скользили по собеседнику легко, но без участия, фиксируя, анализируя, расставляя в уме невидимые метки. Он не смотрел на Сергея, он считывал его. Как аналитик, как стратег. Как человек, который привык видеть не лица, а конструкции, которые можно разобрать и собрать заново.
––