Немец встал, вытянул свою длинную шею и проговорил, напрягая связки: – Ихь бин зольдат дер Гроссе Фюрерармее! Ферштейн? – Потом подошёл к Оксанке и, наклонившись, уставился на неё немигающими, навыкате, глазами. Та вся сжалась в комок, побледнела.
– Мама, мама! – затеребила вдруг подол Олянка, показывая ручкой на арбуз.
Немец перевёл взгляд на девочку.
– О-о-о!.. кляйне медхерин! – Щербатый рот его вдруг расплылся в широкой, умилённой улыбке. – Я-а, я-а… айн момент! – Он торопливо отрезал кусок арбуза, подошёл, нагнулся к Оляне: – Кушайт! Битте… битте!
Девочка улыбнулась, протянула ручку навстречу.
– Не смій! – Оксана схватила Олянку на руки, прижала к себе.
– О-о… варум? – Немец вскинул рыжие брови. – Варум, заген зи?
Олянка заплакала.
– Дас ист зер шлехт! – помотал удивлённо головой немец. Потом добавил: – Дюра рюський баба! Отшень пльохо делайт! Ихь бин нихт пуф-пуф киндерн! Ихь бин дойче зольдатен! Ферштейн? Мм… дюра руський баба…
Выкинув остатки арбуза в таз, немец вытер нож, затем достал мятый носовой платок, вытер руки. Одёрнул форму, вновь внимательно посмотрел на Оксану.
– Ихь не стреляйт киндерн! Ихь бин арбайтер! Бите… зеен зи! – Немец протянул Оксане огромные, заскорузлые руки. – Ихь хабе драй киндерн! Ферштейн? – Показал на пальцах – троих детей!
– А зачем воевать-то пошёл? – спросила негромко Оксана, глядя прямо в глаза немцу. – Воспитывал бы там, у себя, своих киндеров. А то ведь, чего доброго, прибьют где-нибудь… плакали твои детки!
Немец вновь выпрямился, вытянул шею.
– Это есть отшень высокий война! Мир геен нах остен! Ми есть лютший раса! Ам ганце вельт! Ферштейн?
Поднял большой палец, вновь уставился на Оксану немигающими, как у совы, глазами. Затем одёрнул ещё раз форму, направился к выходу. У самых ворот задержался, повернулся, проговорил раздельно:
– Глюпый рюський баба… Тьфу!..
– Что, соседка, до сих пор ждёшь?
Мотря вздрогнула от неожиданности: к ней шёл, ведя в руках сверкающий на солнце велосипед, дядя Афанасий – тот самый, что ехал утром на машине из города.
– Да вот, Афанасий, жду… Ох и испугал ты меня! – разозлилась вдруг Мотря. – Всегда подкрадываешься, словно тот кот…
– Да вроде бы не подкрадывался, – добродушно оправдывается Афанасий, – по дороге вроде бы ехал…
– Да это я так… шучу, – смеётся уже Мотря. – Вспомнила себе тут немного… – И вдруг сверкнула озорно глазами: – А это к кому ты так принарядился, а… сосед?
Опанас действительно был уже гладко выбрит, в новой соломенной шляпе и белой вышитой рубашке, подпоясанной зелёным кушаком.
– Как это к кому? – подкрутил седой ус Афанасий. – К тебе же и принарядился, соседка… – Расправил грудь, повернулся раз-другой: – А что… разве я уже не годен к девчатам?
– Да годен, годен! – машет рукой Мотря и смеётся вместе с Афанасием.
– Там