не сомневалась – перед ней предстало дитя банника. Благо, что не его более опасные собратья: старик-банник, кикиморы, русалки, овинник и прочие, кои собирались по ночам в парильне. Мать учила смягчать их природное злонравье и неустанно повторяла: «Счастлива будешь, коли за всю жизнь ни одного не встретишь».
– Ты пожаловал дружить или смуту всполошить? – Спросила Белава фразой, которую в детстве ей пришлось выучить назубок. Общение с потусторонними требовало определённых формул.
– Уж точно не лихо учинять, оно и без меня к вашим вратам подступает! – Пропищал нечистик. – Благодарствую, молодая хозяйка, за дары, всем они нам по нраву. Всегда ты помнишь о нас. Не почиваешь денно и нощно в светлице, не гуляешь зазря с песнями и плясками.
– Парьтесь на здоровье! – Ответила княжна. – Вы нынче спозаранку: ночь-царица не успела землю своей шалью окутать.
Маленький банник замотал головой.
– Знаю, не наш час ещё, но не париться я заглянул. Батюшка мой передать велел: домовой так громыхает, что его аж в бане слышно. А гремит он оттого, что стенания свои скрыть пытается, вас расстраивать не желает.
Её горло стиснула костлявая рука страха. Плач домовых – к покойнику, все это знали. Не успела она и слова молвить, как лавка вновь опустела. Белава устыдилась своих подозрений в норове домового: он был не вредным, а застенчивым, и чего-то боялся. Как понять, отчего он о беде умалчивал? И гонец этот радостной вестью уже ни в какие ворота не лезет…
Когда Манюта вернулась с пышным свёртком, резным ларцом с гребнем и целой коруной наверху, Белава уже обтёрлась льняной простынёй и надела чистую рубаху.
– Сударыня, прошу, не гневайтесь. – Пискнула помощница, сдавив собственную ладонь.
– Отчего мне гневаться?
– Впопыхах я забыла зеркало.
– Ты всё правильно сделала, Манюта: ни к чему в бане зеркало, только беду накликает. Сюда его можешь не приносить. Ты и без зеркала меня хорошо причешешь.
– И ваши черевички я тоже забыла!
– Как же так? Мне туда босой идти? – Вспыхнула Белава. Времени подниматься в покои уже не осталось.
Девчушка втянула голову в плечи и зажмурилась. Казалось, она вот-вот разрыдается.
– П-простите меня, – выдавила она дрожащим голосом, – в-ваша м-матушка м-меня д-дважды назад отп-р-равляла. Сказ-зала, сарафаны не т-те. Оч-челье не т-то. И в-велела вам брови на-начернить. А уголь я только в кузне н-нашла. Чуть в-ваш наряд не исп-пачкала! Назад возвращаться по-б-боялась. П-простите! – Она пала ниц и разрыдалась.
Белава опешила: какими словами могла мать довести девчушку до отчаяния? Чеслава не славилась приветливостью к прислуге, но и не мучила никого. По крайней мере, воочию дочь такого не видела.
Княжна опустилась на колени рядом с помощницей, размазывающей слёзы по лицу, и обняла её, стала гладить по голове.
– Ничего, это лишь обувь. Я что-нибудь придумаю, пройдусь по-лебяжьи. Было бы хуже, если бы ты забыла моё платье.
Манюта распахнула глаза, не поняв доброго тона госпожи. Белава