нет дела. Не то чтобы мне их жаль, нет, я все-таки эгоист, единственный ребенок и все такое… Когда я понял, что многое могу, я прислушался к тому, чего хочу, а хочу я выходить на улицу и видеть счастливые лица, а не унылые рожи. Фон хочу изменить – вот моя мотивация, – он криво улыбнулся и начал дирижировать стаканом, предлагая выпить. Я поддержал. – Представь, залез в сонник… – он увидел мою реакцию. – Нет-нет, подожди. Что-что, а человеческую наблюдательность я ценю высоко. Оказывается, видеть себя в черном – к смерти близкого. Типа траур. Белые одежды говорят о божественном вмешательстве в дела. Не нравится мне это, поэтому я буду понимать сон буквально: люди приходили ко мне за счастьем.
– И все-таки я не представляю. Это попахивает утопией, что-то совсем из рода фантастики, – я достал электронную сигарету и закурил за столом, чтобы не вставать к окну.
– Давай так: сначала сделаю, потом расскажу. Если испытания пройдут успешно, я осчастливлю целый город. Разве не здорово? Па, ну серьезно, разве ты не хочешь в одночасье стать счастливым? – спросил Пашка.
Я чуть не подавился.
– Что значит стать? Мне и так хорошо, – ответил я.
– Па, мы вроде теперь начистоту – и снова ложь. Кстати, я отдал пьесу, которую ты мне дал почитать, своим экспертам, и они сказали, что она написана человеком, находящимся в глубокой депрессии.
– Господи, ну хоть кто-то догадался, а я-то думал, помру нерассекреченным, – я выпустил дым в потолок. – Теперь можно признаться: никуда не уезжаю, это отмазка, скоро меня найдут с дыркой во лбу. Маски сброшены. Финита ля комедия.
– Не перебивай меня, – продолжил он. – Тогда я стянул из комода другую рукопись и тоже отнес им, разумеется, не сказав, кто автор. Второе заключение было таким же, но с небольшим нелицеприятным дополнением, – он оттянул ворот водолазки, поднял его вверх, склонил голову набок и вывалил язык. – Я сказал, что знаком с человеком, написавшим комедию, и он веселый и жизнерадостный, но они были непреклонны. И знаешь, я им верю.
– Все это интересно, и твои эксперты – молодцы, хорошо соображают. Только, видишь ли, в чем дело, со мной у них вышла промашка. Всякий мыслящий человек несет в себе страдание, но оно не имеет ничего общего с депрессией, которую с легкостью диагностируют у каждого второго и жадно лечат, – парировал я.
– Ты хочешь сказать, что люди, которые работают на крупнейшие корпорации, взяли и споткнулись на тебе?
– Уже сказал. Можешь поднимать их и уносить на исходные позиции. Я не противник анализа, более того, в чем-то они правы. Между «я устал» и «мне надоело» лежит пропасть. Так вот, я не устал и могу прожить еще столько же. Но стоит ли?
– Так ты не пошутил? – озадаченно спросил он.
– Нет. Мы не выбираем, когда рождаться, но у каждого из нас есть возможность уйти отсюда вовремя. Мы слишком зависимы от внутреннего завода и вынуждены ждать, когда он закончится, –