вам досталась абсолютно неоскорбляемая по этой части душа.
– Вера – дело тонкое, – продолжил он, – оно требует самоотдачи, а я человек вспыльчивый, могу и наорать. Подозреваю, богу не нравится, когда на него кричат, поэтому я доверился профессионалу. Людочка – божий человек. Она лопочет с ним на своем языке, а главное – она в него верит и он для нее существует безусловно. Через нее моя просьба скорее будет услышана, чем… ну вы понимаете…
– Через церковь дольше, вы хотите сказать, – уловил я его намек.
– Мне бы не хотелось об этом говорить: зыбко это, чувственно, но представьте, что, наоборот, все реально и материально, а наши чувства и желания предметны, и вам станет ясно, какая там толчея и опт. Церковь – что главпочтамт без обратной связи. И потом, поди угадай, какая из них на него работает, а в том, что Людочка к нему по своей козьей тропке шастает, я уверен. Года три назад с ней разговорился. Она в этом кресле, – он показал на соседнее, – сидела, обо мне плакала, а потом ласково так сказала: «Ничего, Семушка, я буду за тебя в церковь ходить, грехи замаливать. Жизнь вечная всем на небесах обещана, но, может, Он сделает для тебя исключение на земле, раз у тебя обстоятельства», – он замолчал, отхлебнул виски, поморщился и сказал: – Она не такая чокнутая, как считают. Мало говорит, но в точку.
– Немного отчаяния, мистического мышления – и безнадежный хроник в ваших глазах превращается в талисман. Радует одно – это дает больным людям общение и сытость.
– То есть вы не верите? – не унимался Семьтонн.
– Не верю во что? – я закинул ногу на ногу и подпер голову рукой.
– Для начала в бога, – спросил он прямо.
– Допустим.
– И в Людочку не верите? – он подался вперед, в его голосе прозвучали нотки возмущения.
– Семьтонн, я верю, что вы в нее верите и что эта вера поддерживает вас. Для этого мне не обязательно становится адептом, не так ли?
По его реакции я понял, что ответ его устроил. Он расслабился, задумался и вдруг удивился собственной мысли.
– Тем лучше. Если для вас жизнь закончится ничем, то и в самом деле вам нечего терять и вы можете мне помочь с одним делом, – проговорил он нерешительно, почти по слогам.
– Насколько небольшим? Помнится, я посвятил вас в свои планы на сегодня, – заметил я.
– С ними придется повременить, – сказал он более твердо и, заметив мое недоумение, протестующе замахал руками, расплескивая остатки виски по полу. – Прошу, дослушайте до конца, и вы поймете, как это важно. Я суюсь везде со своей идеей фикс, и в этом смысле я на грани помешательства, потому что стеснен во всем, и во времени в первую очередь. Но это моя жизнь, и я имею право. Имею право хотеть жить, сколько мне вздумается, как и вы – умереть хоть здесь и сейчас. На днях мне предложили действительно стоящую вещь… Что не так? Да не смотрите вы на меня как на дурака!
– Семьтонн, считай я вас дураком, был бы уже дома, а я все еще здесь и убегать не собираюсь.