крикнула я в микрофон. – Алло, Сатек! Алло! Алло!
– Какой затык? – недоуменно произнес незнакомый голос. – При чем тут затык? Алло! Это Саша? Можно Сашу?
Я снова села. Это не Сатек. Колени уже не дрожали, зато навалилась какая-то невиданная необоримая усталость. Усталость и зевота.
– Можно Сашу. Саша у телефона. С кем я говорю?
– Ну знаете, Александра Родионовна… Это просто некрасиво с вашей стороны, – обиженно сказали на другом конце провода. – Когда нужно было выручать вас из участка, вы узнали меня по первому слову…
– А, Сережа… – Я подавила зевоту. – Извините, я думала это кто-то другой. Вы что-то хотели?
– Надо встретиться. Прямо сейчас. В мороженице на Садовой. Понимаю что сейчас вечер, и вы устали, но дело не терпит отлагательств.
– Хорошо, – ответила я. – Это называется «с вещами на выход». Сейчас возьму вещи и выйду.
– Не городите чепухи. Я жду.
Он повесил трубку, а я поднялась со стула и вяло переоделась. Странно: я так боялась этого звонка, а когда он последовал, не чувствовала ничего, кроме усталости и равнодушия. Кого волнуют такие незначительные мелочи? Мир теперь делился для меня на две неравные части. Одна – крошечная, едва заметная, но тем не менее обладающая досадной способностью постоянно путаться под ногами, включала повседневную жизнь, работу в лаборатории, квартиру, улицу, город и прочую ерунду. Другая – огромная и сияющая, как широкоформатный экран, когда смотришь на него из первого ряда, состояла из четырех всеобъемлющих слов: «Я-Люблю-Тебя-Слышишь».
Когда я застегивала босоножки под пристальным взглядом собаки Бимы, из гостиной выглянула мама:
– Сашенька, уходишь? Когда вернешься?
– Скоро, мамуля. Это тут, недалеко, в мороженице. Нужно повидать кое-кого.
– В мороженице? Зачем? Если это мальчик и он стесняется, я могу закрыться и не выходить…
После разрыва с Лоськой мама сильно переживала мое затянувшееся одиночество. Я подошла и поцеловала ее в лоб.
– Мамуленька, ты живешь в прошлом. Те мальчики, которые сейчас подходят мне по возрасту, давно уже не стесняются мам своих подружек. Честно говоря, они уже вообще ничего не стесняются…
– Ладно, – вздохнула мама. – Может, заодно выведешь собаку? В эту мороженицу пускают, там буфетчица моя клиентка. Вернее, ее пуделек.
Бимуля, конечно, тут же вскочила и, урча, принялась носиться по коридору из конца в конец. «И в самом деле, – подумала я, – отчего бы не взять с собой собаченцию? Я ведь ей обещала сотрудничество в области киллерского ремесла: она вынюхивает, я исполняю… А слово надо держать – особенно если оно зафиксировано на милицейской прослушке».
Сережу я увидела еще на подходе к мороженице, в окно. Шел десятый час вечера, и в помещении, кроме Свиблова, сидела только одна случайная парочка влюбленных школьников, неизвестно почему застрявшая именно здесь, и именно в то время, когда весь город гуляет по набережным. Когда мы с Бимулей ввалились внутрь и, кивнув знакомой буфетчице, гордо проследовали