моменты. Мы оба были сладострастны и тщеславны. Каждый из нас желал безраздельно обладать другим и превосходить другого. Не жизнь то была, а поле битвы. Нам никогда не было скучно, но покоя мы не знали. А когда Гильдеборга зачала… – Фриденсрайх запнулся.
– Что вы хотели сказать?
– Видишь ли, юноша, она никогда не хотела становиться матерью моего наследника. Материнство Гильдеборга восприняла как поражение, как признание слабости своей передо мною…
Йерве поменялся в лице.
– Ты не желаешь слушать дальше? – спросил Фриденсрайх.
– Продолжайте, сударь, – не колеблясь, ответил сын своенравной Гильдеборги. – Раз уж я ступил на путь истины, негоже мне с него сворачивать.
– Ты решителен и отважен, Йерве из Асседо. Слушай же дальше. Гильдеборга не хотела дарить мне наследника. Были у нее на то свои причины. Она оповестила меня о том, что понесла, и в тот же миг попросила позволения избавиться от плода своего чрева. Она оставилa выбор за мной. Видимость выбора.
– Что же вы ей ответили? – с напряжением спросил Йерве.
– Я ударил ее по лицу, – очень тихо ответил Фриденсрайх.
– А она?
– Она сплюнула кровь и ударила меня столовым ножом.
– Что же было потом?
– Потом… потом Гильдеборга провозгласила, что сегодня же покинет Таузендвассер и вернется в Аскалон. Кликнула горничную и поднялась к себе собирать поклажу. Твоя мать никогда не бросала слов на ветер. Сказав – она делала.
– Она уехала?
– Я воспрепятствовал ей покинуть замок.
– Каким образом?
– Я запер ее в комнатах. Вместе с горничной.
– О, Господи, сударь!
– Я лишил ее воды и пищи, но она не предпринимала никаких попыток сопротивления. Это я не выдержал преграды, разделяющей нас, и спустя три дня выпустил ее на волю. Она даже не обернулась в мою сторону. Семнадцать следующих дней Гильдеборга жила в замке так, будто меня не существовало совсем. Я не вынес ее холодности, которая была ужасней упреков, оскорблений и ножей. За ужином я сказал ей: «Убей зародыша, если так тебе угодно. Ты не моя собственность, я тебе не хозяин, и ты вольна поступать так, как пожелаешь, ибо ты равна мне в доблести и в безрассудстве». Она улыбнулась и впервые за семнадцать дней, а, может быть, и за всю нашу совместную жизнь, посмотрела на меня. Я отнес ее в опочивальню… В течение двух месяцев мы были счастливы. Пожалуй, в первый и в последний раз. Битва закончилась. Впервые мы познали покой в объятиях друг друга. Когда я отправлялся к твоему отцу в Нойе-Асседо подавлять восстание, разлука казалась нам обоим нелепой. «Не уезжай, – сказала мне Гильдеборга. – Неужели мсье ле дюк до сих пор для тебя важнее меня?». Но присяга сюзерену важнее брачных уз. Долг важнее. Дружба важнее. Так уж у нас повелось. Я оседлал коня и ускакал на юг. Гильдеборга стояла у ворот, прижав руки к груди, и ветер развевал ее желтые волосы. Такой я запомнил ее навсегда. И во снах она приходит ко мне такой –