так и оказалась эта женщина в повозке рядом с Фриденсрайхом.
Оказавшись в повозке, она бросила взгляд на полуобморочную Джоконду, коснулась ее лба, еле заметно покачала головой, оправила помятую и безнадежно испачканную юбку бежевого блио, подтянула пояс, и отвернулась к окну.
Повозка покатилась по брусчатке, стуча колесами, но никто из пассажиров не издал ни звука, лишь только незнакомка тихо сказала: «Мир вам, благородные господа», Йерве склонил голову в вежливом поклоне, а Фриденсрайх слегка кивнул, тряхнув локонами.
Первой нарушила молчание мадам де Шатоди.
– Ах! Же сюи малад! Я умираю! Где моя Розита?
– Я здесь, – отозвалась незнакомка, но от окна не отвернулась, и совсем тихо пробормотала. – Ке тарде те акордасте де ми. Отдыхай, Джоконда.
– Ты здесь?! Как добр дюк! Он и тебя милостиво пригласил в Нойе-Асседо?
– Пригласил, как же иначе. Дюк справедлив, порядочен, и ни одну беззащитную женщину не покинет в беде, нес па?
– Па, – согласилась мадам де Шатоди. – Ты бесконечно права. Помоги мне сесть – кажется, мне уже лучше.
Но та, которую назвали Розитой, не шелохнулась, а вместо нее принять сидячее положение несчастной Джоконде помог Йерве.
Фриденсрайх, который все это время продолжал в раздумьях наматывать на руку пояс Нибелунги, сказал:
– Какое счастье, что вы пришли, наконец, в себя. Мадам де Шатоди, не так ли?
– Именно так, – попыталась улыбнуться Джоконда, и протянула дрожащую руку для поцелуя.
Фриденсрайх припал устами к кисти, и задержал их чуть дольше положенного.
– Кто вы, сударь? – прерывающимся голосом спросила мадам де Шатоди.
– Я буду весьма удивлен, если вам это не известно.
– Но я впервые вижу вас! – захлопала огромными, слегка раскосыми глазами Джоконда, и выгодно приоткрыла изящно очерченный рот.
– Мы с вами провели в этой проклятой повозке три часа кряду, а милой Нибелунге так нравится мое имя, что она готова выкрикивать его при каждом удобном случае.
– Но она ни разу не произнесла вашего имени… то есть я… я была без чувств! – с плохо скрываемым возмущением промолвила мадам де Шатоди.
– Даже если так, мадам, только глухой не расслышал вести, которая сегодня летала по всей Ольвии, как голодная чайка.
– Но я горела! – воскликнула Джоконда.
– Но вы же не с самого утра загорелись, мадам, а только за час до того, как мы въехали в Ольвию. А в Ольвию мы въехали ровно в полдень. Часы на колокольне как-раз пробили двенадцать ударов.
– В чем вы изволите подозревать меня, сударь? – глаза Джоконды стали еще больше, и в них блеснула зеленая искра.
– Лишь в излишней учтивости и скромности, мадам. Но вы зря пытаетесь скрыть от меня то, что мне и так уже известно: мое помилование давно стало достоянием общественности.
– Я не понимаю, о чем вы…
– Перед вами маркграф Фриденсрайх ван дер