сведенные судорогой икры. – Скоро они увидят, что я могу быть полезен иначе". Но проходили дни, а его положение не менялось. Хуже того – он замечал, как постепенно меняется его собственное восприятие. То, что казалось унизительным в первый день, теперь просто было работой. Границы его достоинства размывались вместе с воспоминаниями о прошлой жизни. Они таяли как утренняя роса под безжалостным солнцем пустыни.
Он не жаловался, не просил пощады, не выказывал усталости. Каждую задачу выполнял тщательно, методично, находя самый эффективный способ. Разбойники наблюдали за ним с растущим интересом. Сначала это была лишь забава – смотреть, как городской житель пачкает руки. Затем – удивление. В конце недели – нечто похожее на уважение.
– Странный он, – говорили они между собой. – Не как другие городские. Не ломается.
Назир слышал эти разговоры и ощущал странное удовлетворение. Он проходил их испытания. Становился частью этого мира, пусть и на самом его дне. Но что-то в нём сопротивлялось полному принятию. Он всё еще был инженером. Всё еще мыслил, анализировал, искал решения. Даже выполняя самую грязную работу, он не переставал замечать детали – как распределяются запасы воды, как организовано хранение еды, как устроены и поддерживаются шатры.
На пятый день Самира лично пришла проверить его работу – Назир чинил прохудившуюся кровлю одного из шатров, используя инструменты, которые сам же и улучшил, заметив их неэффективность. Он придумал способ соединять кожаные полосы так, чтобы они не пропускали воду даже при сильнейшем ливне – старая храмовая техника, которую он адаптировал к местным материалам.
– Ты хорошо работаешь для человека, который должен был умереть в пустыне, – сказала она, наблюдая, как ловко он крепит кожаные полосы. – Большинство городских ломаются гораздо быстрее.
Назир не сразу заметил её присутствие. Он был слишком поглощен работой – единственным, что помогало не думать о прошлом. О семье, которую он, возможно, никогда больше не увидит. О городе, медленно умирающем от жажды. Или, может быть, уже умершем за эти дни.
– Я инженер, – ответил Назир, не отрываясь от работы. – Мы решаем проблемы. Не важно, храмовый купол или дырявая крыша шатра.
Самира изучала его движения, оценивая не только работу, но и человека. Назир чувствовал её взгляд почти физически, но продолжал действовать с той же методичностью. Этому его учили с детства – когда работаешь, забудь обо всем остальном. Сосредоточься на задаче.
– Ты ни разу не попросил пощады, – заметила она. – Даже когда Аш-Шариф заставил тебя чистить отхожие ямы голыми руками.
Отхожие ямы. Да. Воспоминание заставило его внутренне содрогнуться. Это был третий день, и Аш-Шариф, раздраженный тем, что Назир всё еще не сломался, придумал особенно унизительное задание. Никаких инструментов – только руки. Назир вспомнил, как сдерживал рвотные позывы, как жжение от нечистот разъедало кожу, как запах, казалось, въедался в само его существо. Как он часами оттирал руки песком после работы, и всё равно