Андрей Ларионов
Дизайн обложки: Андрей Бондаренко
Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.
Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
© М. Ронжина, 2025
© Художественное оформление, макет. ООО «Альпина нон-фикшн», 2025
Катя
Деструкция
Сережа пропал, когда я еще могла кричать.
И кричала – безмолвно, безгласно. Бесполезно. Тогда я начала молчать, замалчивать, прятать себя в тишину квартиры, комнаты, кровати. Стояла посреди прошлого, сжимала в пальцах немое горе. Но разве это могло кого-то спасти?
Мы с родителями ездили его искать, а как вернулись передохнуть, наполниться надеждой, я перестала выходить из квартиры, отставила-оставила УрГУ, филфак и с ними – словоформы. Поняла ценность пустоты; в ушах как раз кончился звук.
Он закончился внезапно, как будто рядом взорвалась бомба и все отрубилось, растаяло, ушло в землю, в корни деревьев, корни людей. Люди стали отступать, да и как не отступать от девушки с тишиной в рукаве, ведь все, чего боялось человечество, было у меня, у нее, у нас обеих; лишь руку протяни.
Пустота кутала силой, обдавала теплом, уравновешивала отзвук сердца, болела, но не подтачивала меня изнутри. Не нужны: физическая тишина, вакуум, одиночество. Не нужно оставаться в комнате, баррикадировать двери и окна, отрывать себе уши, аккуратно разрезать их по краю, сберегая хрусткие хрящи.
Через месяцы непокоя пустота стала спутником, оберегом, коконом; она стала настоящим моим домом.
В университете меня терпели, не вызывали, сначала понимающе кивали, но все больше перешептывались за спиной, советовали взять «академ». Я решила уйти насовсем, а люди вокруг и снаружи безучастно молчали, отворачивались, удалялись, качали головами и жалели меня, нищенку без половины тела, без части семьи. Подумай, Катя, соберись: легко притормозить и очень тяжело вернуться.
– Теперь и ты туда же, мало нам одной беды, да пришла откуда не ждали. И что дальше, в продавщицы пойдешь, в дворники, на завод? – родители на время остановились, замедлились. Они устали; отыгрывались на мне.
– В дворничихи, да, Катерина? – поправлял маму папа. – Ты сама головой думаешь, как кормить себя будешь, как содержать? Мы же не вечные, я всю жизнь трудился, чтобы вы учились, ты, Катерина, училась в институте. Чтобы человеком стала!
Но возвращаться, становиться человеком я не собиралась. Забрала документы.
И все закончилось, отпало, больше мне не помнилось семестров литературного праха; и ее, вины, внезапно тоже не стало. Вина больше не пахла пивом, перекурами на этаже, в туалетах и на тургеневском крыльце; не стиралась прогулами с пятикурсниками или взрослыми парнями. Я искала в них то, что найти, конечно, не могла. Вина перестала иметь запах, уксусный привкус возбуждения, а потому печали. Вина ушла внутрь.
Мне развязали руки; выпустили на волю.
– И как тебе не страшно у черта на куличках: маньяки изнасилуют, убьют или отправят в секс-рабство, у вас там сплошная балабановщина, только вид из окна, не кино, – Женя, подруга, пугала на все лады.
Небо дождило на рассвете, затягивалось на закате. Весна догоняла, горная грязь смешивалась, бурлила пеной на асфальте. Я уходила вслед за громоздкой тишиной улиц, трамвайным молчанием, гулом дворов, отчаянием обшарпанных домов. Лужи не сохли, распадались, но выживали – поучиться бы у них; в грязь дорог падали и падали невидимые слезы; и я слышала, как где-то рядом, в вечности, бродит Рыжий, наш поэт.
«Если в прошлое, лучше трамваем…»
Я ходила пешком.
Всматривалась в лица людей, а от меня шарахались, ведь кто же ходит по Вторчику, задрав голову вверх. Некто без страха и инстинкта самосохранения. Неместных здесь в сумерках могли отметелить, обокрасть, пырнуть ножом, закинуть за помойку, за гаражи; искать потом их матерям.
Но не меня, человека с меткой тишины.
Днем я ходила по району застывших во времени пятиэтажек; они родились уже со струпьями на теле, с подвальной гнилью и жилищем-крышей для помойных