человек – и человек, и нет, ты хочешь сказать?
– Я, блин, уже не знаю, что происходит, пробка застряла и дальше никак. Может, саблей?
– Гранатой, аха-ха.
– Ну, обезьяна не человек, но человек может быть обезьяной.
– Короче, я просто расковыряю ножом это пойло.
– А полтела – это человек? Полмозга – человек? В животе эмбрион или человек? Убийца – человек?
– Да подожди ты.
– Пойду поссу.
– Спросим у соседей. Дай сюда бутылку.
– Ха!
Меня задели какой-то потной частью тела, я отпрянула, поднялась.
Есть ли разница, где философствовать: на грязной кухне и четвертинке комнаты в общаге или в дороге, направляясь прямиком в другую, просолено-морскую, жизнь? Есть ли разница, что видеть вокруг, если внутри непроглядная темнота? Как он там, наш третий, Ромка?
– Катька, ты куда? Не теряйся давай.
Нам всем, особенно Жене, ответит Маришка, девушка с грязным домом и чистой душой. А я поизучаю окрестности, спертый дух на этаже, полуподвальную темень, плесень на плинтусах, обломки штукатурки. Пиво, осколки, бутылки, бычки и заплатки на совесть.
Хочу покурить.
А в дальнем конце этажа: звуки, трели инструментов, вой под гитару. Одиночество и голод. Не пробудившиеся пока Маришки. А нет, они в другом крыле, там мне не место.
Шагала дальше медленно, держалась за шершавость стен. Остановись, момент реальности, не переходи в затяжное безумие. Кадр шатается, один, два – стоп.
Встала рядом с туалетом, ощупала карманы – вечно я на сигаретной мели. Сползла по стене на корточки; отчаяние прибивало все ниже, хоть ложись.
– Эй, ты в порядке? – некто ухватил за подбородок и легко поднял до уровня своего лица. Глаза зеленые, большие, на загорелом лице, а больше ничего.
Не надо было на голодный желудок вливать в себя «Кровавую Мэри».
– Есть курить?
– Давай угощу… Затягивайся и подержи, не выдыхай.
– Что это? – поперхнулась я, закашлялась; с непривычки горчит.
Он только засмеялся, назвался Сеней – а друзья звали Сеном – и протянул мне самокрутку табака: попробуй снова, вдохни, вдохни.
Так вот где пряталось спасение.
Он жил в другой общаге, там в комнате стояли двухэтажные кровати, столы и табуретки. И я стала там оставаться на ночь, вмещаясь с ним на полуметре второго яруса; бедный наш сосед.
Сеня, кудрявый, веселый, смуглый и очень красивый, витал не в облаках, а где-то выше, в иных сферах, и эти полукружия придавливали его веки, так что глаза открывались лишь наполовину.
На учебу он не ходил, но как-то числился на пятом курсе, писал диплом. Недешевые свои вещи сваливал на пол, в угол. Потом туда же отправлял и меня. Играл на гитаре, мы курили в потолок, а потом вставали, чтобы покурить еще раз. Он рассказывал о море, о возникновении Марианской – и марсианской – впадины, о космических кораблях, о том, как в детстве его похитили инопланетяне, отвезли в рай, а потом