имеет! Уж точно, в писаря метит.
– Ерундишь, – сказал Жора. – Он лейтенантом был. Командиром батареи. Только вот в Кубани два орудия без нужды утопил.
– Ясно… Тогда все ясно, – согласился Слива.
– Ничего вам, товарищи, не ясно. – Интеллигентный штрафник положил топор и поднялся во весь рост. Ему было под пятьдесят, и выглядел он очень несчастным. – До войны я был архивариусом при народном суде.
Чугунков присвистнул:
– Судья! Ну и дела, чтоб тебе!..
– Я вас прошу, не ругайтесь, молодой человек. Мат – продукт варварства и дикости. – Архивариус взял свои санки, еще незаконченные, и переместился дальше.
Укрытая рощей каштанов, среди которых, однако, попадались деревья хмелеграба и лавровишни, перевитые лианами, рота занималась делом, казавшимся штрафникам странным. Однако приказ был ясен и лаконичен: на каждого человека срочно изготовить одни санки.
– В этих местах и снег выпадает только в январе. Да и то на неделю-две…
– Сдается мне, что салазки раньше потребуются.
– Тоже правда. Спешку зря пороть не стали бы.
День укорачивался. Солнце еще смотрело между гор. И в лесу было сыро и душно. Крупные комары с тонкими крыльями беззвучно кружились в воздухе. Поблескивала паутина. Ее было много – и на кустах, и между деревьями…
– Вот бы у паука терпения подзанять, – пожелал бывший шофер Жора.
– Нашел кому завидовать, – возразил Слива и плюнул.
– Я не завидую. Я бы в долг.
– Долги отдавать – не пировать. Расскажи лучше, за что попал?
– Я не попал. Я влип. Трижды предупреждали меня, чтобы гражданских не возил. А как откажешь? Девчонку одну из Георгиевского в Туапсе подбросил. А меня хватились и приляпали самовольную отлучку…
Жора вздохнул. Нет, он так не раскисал, как архивариус, утопивший пушки. Жора решил в первом же серьезном деле или геройски погибнуть, или смыть пятно.
Когда он думал о серьезном деле, то считал так: сама борьба с нашествием – дело серьезное, но как, допустим, в машине наряду с первой скоростью есть и третья, так и на фронте: одно серьезное дело другому не ровня. И если ты сидишь в обороне, то шанс остаться в живых или умереть колеблется – пятьдесят на пятьдесят. Но случаются и такие дела, когда цифровое соотношение бывает до жути страшным: девяносто девять против одного, одного-единственного шанса выжить. И если штрафная рота попала в такое дело и с честью выполнила его, тогда всем – и живым, и мертвым – прощаются провинности, ибо произошло самое чистое искупление – искупление смертью.
Интервалы между шеренгами были больше обычного. Каждый нес санки, и полозья торчали над касками, словно рога.
Широкая спина Чугункова раскачивалась перед Жорой, как телега на ухабах. И скатка очень походила на хомут. Это сравнение лезло в голову, и шофер злился – такая же скатка, может, только меньше потертая, ехала и на нем. Но правды ради не следовало забывать, что именно на скатке лежали санки и полозья не резали плечи.
Чугунков шел твердо и размашисто. Малорослый, щуплый Слива едва поспевал за ним,