стало неловко. Но тут девчонка выскользнула из-за спины старухи, деловито сказала:
– Проходьте! Вы без внимания… То бабушка с богом советуется. Когда на нее найдеть, она замреть, як полено. И молоко сбежать может, и поросятина обуглиться. Стара вона, ничего не слышит…
Девчонка была вся в мать, в Софью Петровну: широкое лицо, широкий разрез глаз, широкий рот. Она крепко загорела за лето. И губы у нее были темные, словно она только что ела черную шелковицу. Софья Петровна полушепотом сказала:
– Нина, веришь? Не могу привыкнуть. Старуха набожной стала…
– Чему удивляться? – вздохнула Нина Андреевна. – Сама молитвы ношу. И детям в белье зашила. А что делать?
Вошли в дом.
Первая комната оказалась большой, с длинным столом в центре. В углу, против двери, висели иконы. Тускло чадили лампадки. Дверь в другую комнату была раскрыта наполовину. Степка увидел темный комод с фотокарточками в затейливых рамках. Там стояли две кровати.
– Меня зовут Нюрой, – сказала Степке девчонка. – Мы, – это относилось к Степке и Любаше, – будем спать в пристройке.
Пристройка была узкая, как спичечный коробок. Впритык к окну, у стены, возвышалась желтая кровать с погнутыми латунными шишечками. Ближе к двери темнел диван, покрытый вышитой дорожкой. На диване жило пестрое семейство подушек мал мала меньше.
Дорожную пыль оставили в речке. Мылись с мылом – не так, как в море. Было много детворы. К изумлению Степана, не только малыши, но мальчишки и девчонки его лет купались безо всего. Мальчишки брызгались, девчонки пищали…
Вдоль берега брело стадо коров. Большие, с раздутым выменем коровы двигались медленно, вертели головами. Позвякивали колокольчиками из желтых артиллерийских гильз.
Степка продрог: вода в речке оказалась холодней, чем в море.
Домой возвратились к ужину.
На стол подали борщ в полосатых глубоких тарелках и отварное мясо с чесноком и толченым горьким перцем…
Шофер появился в дверях, когда все уже встали из-за стола. Он вошел без стука – дверь была открыта.
– Ты здесь что-то забыл, Жора? – спросила Любаша.
– Тебя, – ответил он.
– Нюра, покажи военному, где выход, – сказали Любаша.
– Выход – за спиной…
– Ты помолчи, – сказал шофер Нюрке. – С тобой не разговаривают.
– Подумаешь, командир!.. В чужой дом вломился и порядки наводит, – взъерепенилась Нюра.
– Кроме шуток, – сказал шофер Любаше, – выйди на минутку.
– На минутку. Не больше…
Вышли.
Сумерки были совсем густые. И на небе уже появились звезды. После комнатной духоты пахучий воздух казался особенно свежим и даже прохладным. В соседнем саду ходили солдаты. Кто-то грустно играл на гармонике.
Любаша и шофер Жора остановились под высокой грушей, темной, словно облитой дождем. Жора приоделся: новенькая гимнастерка, хромовые начищенные сапожки.
– Помечтаем у речки, – сказал он. – Луна-то какая!.. Знаешь, я из Карелии. У нас там озер больше, чем здесь, у вас,