воспротивился брат умершего Гезы, Владислав, до недавнего времени – правитель Боснии. В угорские свары тотчас вмешался ромейский базилевс[24] Мануил, решивший поддержать Владислава в борьбе за трон. Угорская знать раскололась надвое, в ряде городов вспыхнул мятеж против Иштвана и его матери.
Как следовало сейчас поступить ему, Ярославу? Недавно он разорвал былое соглашение отца с империей ромеев, в котором покойный князь Владимирко признавал себя вассалом Мануила. И теперь приходилось кусать уста и мучительно размышлять: а не поспешил ли он? Но разве мог он предвидеть столь неожиданный поворот событий?!
В одном был Осмомысл уверен – в прочности своего союза с Волынью. Тамошний владетель, князь Мстислав Изяславич, его братья и родичи непременно помогут ему ратью, если только Мануил и Владислав осмелятся… Но об этом пока не было и речи. Слишком тугой узел противостояний завязывался в Эстергоме, в самом центре Европы. Он, Ярослав, не торопился, старался взвесить все «за» и «против». И он не решил покуда, чью принять сторону.
…Из-за поворота дороги вынырнули просторные хоромы. На широком увале раскинулся двор с приземистыми мазанками челяди[25], с псарней и конюшней, с одноглавой часовенкой, сложенной из белого галицкого камня.
Угорский иноходец величественно вплыл в ворота. Тотчас обступила вершников[26] толпа челяди. Князю кланялись до земли, помогли сойти с коня, проводили к терему. Ярослав приветливо кивнул сыновьям хозяина, Матфею и Луке, узнал племянника Чагра Акиндина, скромно стоящего в стороне от ворот, знаком поманил его к себе, сказал:
– Ну вот, друже. Просился ты на службу, и настал наконец-то, пробил твой час.
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто их не слышит, князь добавил вполголоса:
– После ловов приходи. Будет к тебе одно дело хитрое.
Смуглое лицо молодого половчанина просияло, он слёзно благодарил князя и кланялся ему в пояс.
«Поглядим, как управишься с первым порученьем. И способен ли будешь не токмо[27] мечом махать, но и многотрудное проворить», – думал князь. На Акиндина он надеялся.
Навстречу ему в малиновом летнике с широкими рукавами, с венчиком в белокурых волосах выступала павою совсем ещё юная девушка, столь красивая, что глаза захотелось зажмурить. Не бывает такой красоты на земле, только ангелы могут быть столь прекрасны. Как сказочное видение, проскользнула, неслышно ступая по траве, молодица через расступившуюся толпу слуг, поднесла Ярославу на рушнике хлеб-соль, поклонилась ему, чуть присев и склонив голову. Глазки серые с раскосинкой смотрели пытливо, без робости и смущения.
«Неужели она?! Та самая девочка Настя, дочь Чагра?! Ну да, конечно! Выросла, во красу писаную превратилась! Сколько ей лет? Пятнадцать, должно быть. И глазки те же, и уста пунцовые, и носик тоненький! И глядит-то как! Словно ждёт, что я ей скажу».
С трудом, одолевая наваждение, оторвал князь взор от красавицы-девушки.
– Спасибо за хлеб-соль, боярышня, – коротко поблагодарил он её и, переглянувшись с Чагром, пошёл ко