могучая медь, предвещая начало шторма, начинает бурлить в трехлитровой кастрюле вода. Именно с кипения бульона Толя приступал к воображаемому музыцированию. Добрая мозговая косточка, обрамленная мякотью, как балерина в пачке, медленно кружит по дну в загадочном танце. Быстро снимается навар, словно пальцы артиста, энергично вбивая клавиатуру, расчищают пространство от посторонних шумов, чтобы наполнить воздух чистыми, прозрачными звуками. Снова гремят трубы – в сторону отложена крышка, снова спешит за ними пианист – сыпется дюжина горошин черного перца… Мол, слушайте, смотрите: не иначе, как близится волшебство!
И вот, в мгновенно возникшую тишину, вступают робкие скрипки… Под их кантилену на стол выкладываются две луковицы, морковка, помидоры и багровая до черноты свекла. Анатолий умел выбирать арбузы и свеклу. Дородной купчихой расположилась на краю капуста. Рядом, как дворовая челядь, три серых картофелины терпеливо ждут своего часа.
Словно контрапункт, возле кипящего бульона ставится тефлоновая кастрюля, и туда вливается пять столовых ложек растительного масла. А на разделочной доске под торопливое стаккато ножа режется лук. Аккорд – в тефлон! Аккорд – туда же… К моркови у Анатолия был иной подход, словно исполнитель наигрывал в верхней части клавиатуры. Он брал терку и мелко, как трель, натирал морковку. Та же тема звучала и со свеклой… Мелодия замедлилась, стала сочнее – Толя приступал к помидорам. Томаты резались более-менее крупными кусками и ad libitum плюхались в кастрюлю. Там клокотало и неистовствовало, словно клавиши сошли с ума, но исполнитель темпа не снижал.
Анатолий не всегда следовал советам кулинарных талмудов, где указывалось, одно надо солить в середине, а другое перчить в конце… Порой он предпочитал импровизацию.
Вот и тут, стремительно развивая тему, он бросил бульонный кубик, избегая опасного диссонанса пересола; две чайные ложки сахарного песку и щепотку лимонной кислоты, добиваясь этим изящных форшлагов. А для емкости звучания, на кончике ножа – чуть шафрана и имбиря, дабы в восточных обертонах слышалась геополитика русского творчества.
И вновь legato… Пара поварешек полуготового бульона вливается в бурлящее варево, огонь уменьшается и все плавно тушится. Музыкант, не отрываясь от инструмента, может позволить себе откинуться на спинку стула и, перебирая пальцами, вспомнить, все ли сыграно правильно и куда поведет его лейтмотив. Тем более, что ароматы вокруг разрешают это сделать.
Но трубы и литавры не дают покоя… Тихие звуки рояля заглушает тревога и тогда исполнитель переходит на forte! Острейший тесак шинкует капусту. Крепкий вилок на глазах превращается в гору зеленоватой стружки, словно гром гонга рассыпался в звенящее тремоло. Побежденное смятение затихает в тефлоновой кастрюле.
Можно двадцать минут спокойно покурить, почистить картошку, разрезав ее на мелкие кубики, и послушать музыку…
Сергей Васильевич погружает в задумчивость.
За это время и капуста подобрела, стала мягче, подернулась