отбрасывали на мокрый асфальт размытые желтые пятна света, в которых плясали тени. Мне казалось, что эти тени следуют за нами, вытягиваются, пытаются схватить за пятки. Я оглянулся. Никого. Только пустая улица и темные окна домов. Но ощущение преследования не проходило.
Мы вышли на набережную. Ветер с моря ударил в лицо, резкий и соленый. Он принес с собой шум прибоя – могучий, ровный гул, который перекрывал все остальные звуки. Море было темным, почти черным, лишь у берега волны взрывались белой пеной, разбиваясь о гранитные плиты. Воздух здесь был другим – чистым, свежим, но в то же время диким и необузданным. Он смывал липкий страх, принесенный из бара, но заменял его другим чувством – ощущением собственной незначительности перед лицом стихии. Мы подошли к самой кромке воды, туда, где заканчивались плиты и начинались скользкие камни, покрытые водорослями. Волны шипели у наших ног, откатываясь назад, чтобы снова набежать с новой силой.
– Мы должны бежать, – сказала Кори, перекрикивая шум волн. Ее рыжие волосы метались на ветру.
– Бежать? Куда? – спросил я.
– Подальше отсюда. От этого города. От всего, что связано с… ним. С тем, что началось после его ухода.
– Ты думаешь, это поможет? Думаешь, можно убежать от… этого? От того, что звонило по телефону? От того, что было в баре?
Она посмотрела на темную воду, на бесконечный горизонт, где небо сливалось с морем в одну непроглядную массу.
– Не знаю, – призналась она. Голос ее звучал устало. – Но оставаться здесь – значит ждать, пока оно нас поглотит. Точно так же, как оно поглотило Октава. Мы должны двигаться. Искать ответы. Или хотя бы безопасное место.
– А если безопасных мест больше нет? – спросил я тихо, почти про себя. – Если та «трещина», о которой он говорил, проходит не где-то там, а прямо сквозь нас? Если то, от чего мы пытаемся убежать, находится внутри?
Кори обернулась ко мне. Ветер трепал ее плащ. В свете далекого портового фонаря ее лицо казалось бледным и измученным.
– Возможно, – сказала она. – Возможно, мы бежим от самих себя. От той части нас, которая помнит Октава, которая была с ним связана. От той части, к которой теперь тянется оно. Но даже если так, стоять на месте – худший вариант. Это как ждать прилива, стоя по колено в воде.
Она была права. Стоять на месте, ждать в пыльном баре, пока страх окончательно не парализует, было нельзя. Даже если бегство – это иллюзия. Даже если мы несем свой кошмар с собой, как улитка свой домик. Движение давало хотя бы видимость контроля, надежду на изменение. Мы помолчали, слушая рев моря. Волны накатывали и отступали, смывая следы на песке, если бы он здесь был. Море было вечным движением, вечным изменением, и одновременно – вечным постоянством. Оно было равнодушно к нашим страхам, к нашим поискам, к нашим потерям. Оно просто было.
– Хорошо, – сказал я наконец. – Уедем. Куда?
– У Октава были записи… координаты… какой-то заброшенной лаборатории, где он работал когда-то. Может, там? Может,