ты так уж сердишься, брат мой. Этому валуну сотни лет, а то и больше. И ведь, ты знаешь, он и правда помогает. Матушку мою от лихорадки избавил, когда она водицей на камне освящённой облилась. Да и другим тоже.
– Не по-христиански это, – протоиерей упрямо наклонил голову. – Все камни и капища – от дьявола. Запретить надо.
– Да как же я запрещу? Меня никто и не послушает. И взбунтоваться могут. Одно дело – к вере их привечать, другое дело от святого камня, который для них и тебя, и меня, вместе взятых, более уважаем будет, отвадить. Не выйдет. Всё равно пойдут. Только вред греческой вере нанесём. Сгоряча-то такие дела не делаются. Надо чтобы попривыкли, потом как-нибудь, может, и сладим.
Никифор недовольно тряхнул чернявыми редкими кудряшками, окружившими проплешину на затылке:
– Не то ты, князь, рекёшь. И за истинную веру слабо болеешь. Не всей душой.
– Это я-то не всей душой? А кто книги для тебя несколько сроков собирал по всем сундукам? С народом перессорился? Не я ли?
– То книги, а то дела. Почто Коломны щадишь? Там язычники – враги наши оплот себе свили, недавно настоятеля позорно выставили, а ты как будто не видишь. А?
Помрачнев, князь поднялся. Враскачку приблизился к окну. Ответил, не оглядываясь:
– Коломнами по осени займусь. Вот урожай соберут, в казну долю отмерят, тогда и пойду на них.
– Всё выгоду ищешь, княже? В истине нет выгоды, там правда. И правда эта говорит о том, что ты плохой христианин.
Князь резко обернулся:
– А что ты будешь есть зимой, если я не дам им урожай собрать? Небось, без хлеба за стол не садишься? А подумал ли ты, горак, в тот момент, когда им рот набиваешь, что хлеб язычники поганые вырастили, которых ты за людей не считаешь? Не погано такой хлебушек есть-то? А горожане, – он кинул руку в сторону городских улочек, – если я все наши сёла, где язычники поганые живут, а они везде, почитай, живут, в пожарища обращу, голодом сидеть будут? Оголодают, с меня же первого спросят. И на спрос этот кровью отвечать придётся. И мне, и тебе. Понимаешь ты это?
Разгорячённый князь замолчал, а протоиерей медленно поднялся:
– Не пойдёшь, значит, на Коломны?
– Пойду, но осенью.
Засопев, Никифор гневно поправил рясу. И, не поднимая головы, быстро вышел из палат.
Сейчас князь снова переживал тот разговор, мучаясь сомнениями – правильно ли поступил, те ли слова сказал? Может, надо было послушать его? Леший с ним, с урожаем, если эти язычники так уж Никофору поперёк горла встали. Не пропадём с Божьей помощью, – придержав мягкую ветку лещины, обрубил её кинжалом. – Ну да что теперь расстраиваться. Сказанного не воротишь, а до осени подождать всё равно надо, так правильно будет. Никуда попы не денутся, потерпят.
Выждав момент, когда тропинка расширилась, вмещая двух всадников, Бронислав пристроился рядом с князем, почти касаясь стремени. Тот повернулся к другу:
– Ну, Броник, как тебе рарог?
– Хороший будет рубака, – Бронислав улыбнулся в широкие усы. – Попервой вышли, а уже, чай, не пустые