стал каждую субботу бывать у Тургеневых. Его изумляла талантливость своих новых друзей. Знают столько языков – и уже столько успели прочитать. И стихи пишут… И ведут дневники. Жуковский, следуя их примеру, также завел себе дневник. Подналег на латынь и немецкий. Немецкий он знал неважно, а ему захотелось читать в подлиннике Гёте и Шиллера…
Новые друзья словно передали ему часть своего энтузиазма. Он понял, что нужно не журналы почитывать, не убивать время на чтение корявых переводов, а работать так, как крестьянин на пашне: до упаду. Стараться узнать все изящное и глубокое на тех языках, на которых оно существует. Отныне и всю жизнь Жуковский трудился так, как многим писателям и не снилось…
Однако его удивляло то, что Андрей весьма критически относился к Карамзину и его творчеству. Это было непонятно, ведь в те годы Карамзин был для всех неоспоримым литературным кумиром. Андрей подтверждал достоинства карамзинского языка, его огонь и вдохновение, но не считал его по-настоящему русским писателем. И потому он полагал, что Карамзин вреден русской литературе, так как он по своим идеям чужд России. Даже Херасков со своим неуклюжим слогом, по его мнению, был лучше для России, чем Карамзин. Андрей считал, что необходимы новые писатели, «напитанные оригинальным русским духом, с великим и обширным разумом, которые дали бы другой оборот русской литературе».
Н. М. Карамзин. Художник А. Г. Венецианов
Придерживался того же мнения о Карамзине и Алексей Мерзляков:
– Что вы с ним носитесь? «Бедная Лиза»! «Письма русского путешественника»! Не спорю, Карамзин блюдо сладкое. Сладко, да не мёд. Патока! Все сочиненное Николаем Михайловичем встречено громким «Ура!». Но хваленый русский язык его, как постель невинной девицы, чистенько, мягонько и всюду кружева.
Мерзляков считал, что в отличие от карамзинской патоки настоящий мед – это библейская «Песнь песней» и крестьянские песни!
– Возьмите хоть мою пермскую глухомань, хоть вологодскую, нижегородскую… Не с тех цветов, знать, собирает свой нектар наш светоч.
В июне 1800 года, после выпускных экзаменов, Жуковский получил именную серебряную медаль. Имя его было помещено и на мраморной доске, в списке отлично кончивших пансион в разные годы, – доска висела в вестибюле главного входа. Задолго до выпускных экзаменов Жуковский был назначен на службу в Главную соляную контору в Москве. С 21 февраля 1800 года он уже числился приказным с жалованьем 175 рублей в год.
Служба в Соляной конторе
Выпускник Благородного пансиона Жуковский получил место в бухгалтерский стол Главной Соляной конторы в Москве. Место это было достаточно престижное. Известно, что именно на соли ловкачи и пройдохи умели делать целые состояния. Но, конечно, это не касалось юного поэта Жуковского, который этой скучной службой сильно тяготился.
21 февраля 1800 года 17‑летний Жуковский приступил к работе. Жил он